— Эт ты, что ли?
Добря смутился страшно, страх превратился в ужас, но сердце, вопреки всему, ликовало.
— Да. Вот, Олегу передать…
Воин протянул руку, огромную, мозолистую. Пробасил грозно:
— Давай сюда.
— Но я Олегу…
— Спит Олег, — бухнул воевода.
Спорить с воеводой — не дело. Добря оторвал шкатулку от сердца, с поклоном отдал Сигурду. Тот принял резную коробочку небрежно, покрутил в руках.
— Неплохо, — хмыкнул он. — Кто ваял?
— Отец.
— Отец… Стало быть, ты — сын плотника?
— Ага…
— Жаль, — ответил мужчина сокрушенно. — Жаль, что плотника. Иначе быть бы тебе отроком, а после — гриднем. Уж я бы гонял до седьмого пота, как этих охламонов.
«Гридень», «гридница» — ещё год назад никто из словен не ведал о таких словах, и поди ж ты, ныне как бы и свои. «Гридня» — это по-северному убежище, и есть при ней те, кто хранит покой, оберегает от опасности.
Воевода кивнул в сторону, а Добря, воспользовавшись тем, что не гонят, пошире раскрыл глаза. Отроки сходились в потешных поединках, во всем подражая дружинникам. Но вместо настоящего оружия в руках палки. Некоторые бьются на кулаках, валяют друг друга в пыли и ничем не отличаются от обычных городских мальчишек. Добря рассматривал их с завистью и не обращал никакого внимания на тихие смешки воеводы.
— Жаль, — повторил тот. — Но не всем везет, как Роське.
— Кому-кому?
Добря сам не понял, что спросил. Но едва слова воина достигли разума, захлебнулся воздухом, сердце упало вниз.
— Да вон, Роська, — пробасил Сигурд и снова кивнул.
Рот Добри раскрылся сам собой, челюсть с грохотом упала на грудь. Среди отроков действительно выделяется один… Добря даже ладошку козырьком приложил, всматривался долго…
И вдруг похолодел. Действительно, он. В самом деле Роська. Гаденыш с правого берега, ничтожество, падаль…
— Как? — выдохнул мальчик и не узнал собственный голос.
— Знакомый? — удивился Сигурд. — Вот это да. Говорят же: мир тесен. А я все не верил. Эй, Розмич! Подь сюды!
Отрок не сразу понял, что зовут именно его. А когда догадался, тряхнул головой, побежал к крыльцу с явным усилием. Только что язык на плечо не закинул.
— Гляди, Розмич, — улыбался воевода, — друг твой отыскался!
Он ткнул в Добрю, сощурился. Губы разошлись в широкой, добродушной улыбке.
Роська, красный от недавнего напряжения, побледнел, захлопал глазами часто-часто. А брови Добри сдвинулись так плотно, что лоб заболел.
— Ты… — протянул сын плотника.
— Ты? — отозвался отрок.
Роська был на полголовы выше Добри. Такой же светловолосый, только глаза не голубые, а серые. На лице несвойственная городу простота, костяшки пальцев перебиты и кровоточат. Зато румянец густо заливает щеки, хотя сам бледный, как льняное полотно. На мальчишке белоснежная рубашка, новые порты, впрочем, одежда уже покрыта изрядным слоем пыли, кое-где порвана.
Добря почувствовал, как закипает кровь, как неприятно сжимается в животе. К уголкам глаз подступили слезы, и он постарался не моргать, чтобы предательские капли не выдали досаду. Роська… главный злодей из правобережных пацанов! Родная-то деревня Добродея на левом берегу.
— Но как?! — всхлипнул Добря и во все глаза уставился на воеводу.
Тот вопросительно поднял брови, глянул, сперва — на одного, после — на второго:
— Вы не рады встрече?
— Нет, — проскрежетал Роська.
Сигурд громко почесал затылок, все ещё пытался разгадать тайну, но плюнул довольно быстро:
— Ладно, Розмич, иди к остальным.
— Как это вышло? — насупился Добря. — Он — сын пахаря. А я — плотника. Почему ему можно, а мне нельзя?
— Да вот так… — выдохнул мужчина. Развел руками, едва не выронил резную шкатулку. — Олег проезжал по какой-то деревне, и тут под копыта его коня упал вот этот мальчуган. Олег забрал мальца с собой, определил в отроки.
— Почему? Ведь не положено…
Воевода хмыкнул, взгляд на миг затуманился.
— Одду, то бишь Олегу, можно. Он не такой, как все. Видит дальше, понимает больше… Вещий он. Да имя ещё у мальчика оказалось необычным — «Меченый». Получается, боги его дважды отметили: когда родился и когда копыта Олегова коня потоптали. Таким людям удача улыбается, их место рядом с князем.
— Не боги… — пробормотал Добря.
— Чего?
— Не боги его отметили! Только один! Чернобог! — Добря выпалил эти слова громко, со всей злостью, на какую был способен. Пусть Роська услышит, пусть только попробует оспорить!