Добре очень не хотелось, чтобы его новая жизнь началась с прилюдной порки. Ведь засмеют! Мальчик упер взгляд в спину Корсака и закусил губу.
Но на княжеский двор артельщиков не пропустили.
— Не положено! — злобно выпалил чернявый дружинник.
— Мы издалека… — оправдывался Вяч, кивал на товарищей. — И по делу. Нам, кроме Осколода, пойти не к кому.
— Не положено!
— Но ведь по делу… Мы из Рюрикова города ушли. Плотники.
— Да хоть казначеи! Не положено! Не велено, понимаешь? Вот мужичье! Едва что случится — сразу князя им подавай! Будто у князя дел других нет!
На щеках Вяча вспыхнул злой румянец, кулаки сжались так, что даже костяшки побелели. Корсак скрежетал зубами, мало чем отличался от предводителя. Двое других напряженно всматривались в лицо дружинника, но выглядели куда смиренней. Добря же глядел на мир широко распахнутыми глазами, его рот чуть приоткрылся — тоже есть что сказать, но вмешиваться в разговор старших нельзя.
— Нам даже переночевать негде, — грустно проговорил худощавый артельщик, виновато потупился.
Дружинник в ответ только хмыкнул. Некоторое время рассматривал мужиков — взгляд холодный, глаза чёрные. Наконец вздохнул, опустил ладонь на рукоять меча:
— Шли бы вы отсюда. Ночевать можете на постоялом дворе, с утра на базар сходите, может, и работенку подыщете. Другие пришлые так и устраиваются.
— Нам нечем платить за постоялый двор, — отозвался Вяч и покраснел пуще прежнего, но не от злости — от стыда.
— Ну, тем более! — взвизгнул дружинник. — Идите отсюдова!
Добря заметил, как вздулись плечи Корсака, кулаки, что прежде напоминали два огромных булыжника, ринулись вперед. Артельщик в последний миг удержался от удара, прорычал:
— До чего же ты непонятливый! А ну пусти!
Губы воина тронула легкая улыбка, за которой, несмотря на бравый вид княжеского служителя, читался страх.
— Ты язык-то попридержи. У нас языкастых не любят…
Корсак вспыхнул, подался вперед. На его руке тут же повис худосочный, но силач сбросил товарища одним движением. С другой стороны дорогу Корсаку преградил Вяч. Он молча впивался взглядом в дружинника, всем своим видом намекал, что, в случае чего, Корсака удержать не сможет.
Чернявый страж заметно побледнел, но с места не двинулся, только рукоять меча сжал покрепче.
Рядом послышалось цоканье копыт, но никто из артельщиков на звук не обернулся. Зато чернявый вытянулся, как посаженный на кол, замер.
Добря скосил взгляд влево — к воротам приближалась удивительной красоты лошадка. Прежде мальчик и вообразить не мог, что такие бывают. Ноги у лошадки длинные, тонкие, словно жердинки, копытца ступают грациозно, будто не шагает, а танцует. Морда узкая, гладкая, с большими, просто огромными ноздрями. А окрас… Добря чуть с ума не сошел от восторга:
— Па, глянь! Лошадь! Красная! Как яблоки в саду тетки Любавы!
Он разинул было рот, чтобы высказать отцу и другие впечатления, но тот, кто правил удивительной лошадкой, потянул поводья и уставился на Добродея.
Брови густые, изогнутые, глаза сияют ярче любых самоцветов, нос тонкий, ровный, а губы — краснее переспелой вишни. Женщина укутана в дорогие ткани, из-под алого плаща сияет золотое шитье. Венец на голове украшен россыпью драгоценных камней и тремя рядами височных колец. Подбородок наездницы горделиво вздернулся. И все краски мира померкли, звуки исчезли.
Добря не слышал, как приблизились другие всадники, хотя те спешили, грохот стоял на весь Киев. Не видел, как широкоплечий дружинник на чёрном коне подлетел к всаднице, зашептал раздраженно. Как его взгляд метнулся к воротам, вмиг стал острее любого клинка, а рука взмыла к небу, указывая другим на близкую опасность. Не слышал грудной крик дружинника на воротах и скрип створок. Не видел вышедшего из ворот детину…
— Кто это? — Она не говорила — пела.
Страж замялся, шагнул вперед:
— Мужичье.
— Вижу, что мужичье.
— Плотники будут. Словене с самого Ильменя, — поспешно объяснил дружинник. — От Рюрика бежали.
Женщина скользнула взглядом по опешившим артельщикам, спросила:
— К князю?
Четверка артельщиков молчала, завороженно глядела на женщину. Даже Корсак утратил недавнюю злость, оробел, смущенно трогал перебитый нос. Наездница изогнула бровь, в глазах блеснуло озорство:
— Я — княгиня Дира, жена Осколода. Князь будет рад узнать, как обстоят дела на окраинах киевских пределов, в Рюриковых землях. — Она кивнула охране: — Проводите. Мужа сама предупрежу.