Справа от княжеского терема чернело два общих дома и конюшня. Близ домов уже толпился народ — воины примеряли оружие, готовились к шутейным поединкам. Рядом — стайка отроков, человек пятнадцать, не больше. На негнущихся ногах Добря преодолел отделявшее расстояние.
Воеводу узнал сразу. В отличие от рюриковского, этот был поджарым, с темно-русыми волосами и острым, как копейное острие, взглядом. Сразу заприметил мальчика, махнул рукой, подзывая:
— Это ты, что ли, тот самый? Князь про тебя сказал. Вон, иди к остальным, они объяснят, что к чему.
«Остальные» уже поджидали, и от их вида становилось не по себе. Но хуже другое — все отроки по виду младше, каждый на две головы ниже Добродея.
— О… смотрите, кто к нам пришел! — протянул чернявый мальчишка.
По тону и нахальному виду Добря сразу определил — предводитель. Неприятный морозец выхолодил спину, вспомнилось, как сам был первым из первых, как каждый день утверждал это право, нещадно лупил и «стареньких», и «новеньких». Вторых не жаловал особо. Впрочем, их никто не жаловал.
— Как звать? — ещё нахальнее спросил чернявый.
Добря набрал в грудь побольше воздуха, расправил плечи, подбородок вздернул. Ответить постарался уверенно, хотя душа сползла в пятки, а сердце от страха билось о ребра.
— Добродеем кличут.
Предводитель отроков скривился, бормотал, словно имя на вкус пробовал:
— Добро… дей… Добря. Добрятко… О! — наконец воскликнул он. — Так ты у нас добренький?! Парни, вы слышали? Добренький!
— Добродей, Добродей… победитель мух и вшей… — тихонько пропел другой, белобрысый.
Мальчишки захихикали, а Добря покраснел до кончиков ушей. Но смолчал.
Тем же вечером случилась первая драка. Набросились скопом, повалили. Добря отбивался, кусался, но взвыть от боли или заплакать не посмел. И почти сразу понял — хоть мальчишки и младше, а дерутся куда лучше него, взрослого. А когда все вместе, так и вовсе непобедимы.
Следующий день тоже закончился дракой, но теперь напали только трое. Тут Добря сражался куда успешнее, но все равно остался лежать в пыли, за общинным домом.
В третий день сходились уже один на один. Чернявый малолетка сперва приложил Добродея по носу, после сделал хитрую подножку, прыгнул сверху и поколотил уже как следует. Добря пытался уклоняться от ударов, сбросить наглого отрока, но тот вцепился, словно клещ. Под общий гогот поверженного Добродея отволокли к выгребной яме… и макнули бы, если б не дружинник, у которого прихватило живот. Кажется, даже что-то кричал сорванцам, пытался защитить новичка, но Добря уже не разбирал слов.
Жизнь превратилась в вереницу несчастий. Каждый день стал неотличим от предыдущего: споры, драки, обиды. Добрю заставляли драить пол в общей избе, чистить конюшню и сафьяновые сапоги воинов. По уму, все это отроки должны делать сообща, по очереди, но по уставу не получалось.
Под присмотром воеводы и старших воинов отроки учились владению оружием и правилам боя. Но и тут Добря чувствовал себя лишним. Не успевал за всеми.
Мальчишки с самого начала были куда искуснее — ведь с пеленок обращались с оружием, слушали рассказы бывалых воинов, видели и шутейные, и настоящие поединки. Добря же не знал и половины из ведомого им. А ещё и уставал много больше других, от драк и чрезмерной работы.
Однажды представился случай сказать князю… Осколод выезжал на полюдье — всю зиму и начало весны намереваясь провести вдали от Киева. Заметив в толпе отроков Добродея, чуть склонил голову, спросил:
— Ну, и как тебе поживается в Киеве, словен?
Чего тогда стоило сжать зубы и натянуть на лицо широкую улыбку — даже боги не знают.
Отцу Добродей тоже не жаловался. А про синяки и ссадины врал, мол, удары разучивал или ещё чего. Впрочем, Вяч не особо и спрашивал, изнуренный непрестанной работой. Зато Корсак, заслышав подобные рассказы Добри, смотрел пристально и недоверчиво, задумчиво поглаживал пальцем перебитый нос.
В непроглядной, чернющей жизни мальчишки было только одно светлое пятнышко. Изредка близ конюшни появлялась княгиня Дира, которая, по всему видать, любила памятную по первой их встрече лошадку столь же горячо, как и мужа. Статная, с горделивой осанкой, укутанная в заморские шелка, обсыпанная золотом. Но было в ее облике и нечто другое, куда более важное, чем все яхонты мира…
Добря очень редко удостаивался взгляда княгини, но, если Дира дарила этот взгляд, он был полон ласки и тепла. В таких случаях мальчик непременно кланялся и при первой же возможности мчался прочь, пока никто не успел заметить малиновую краску на щеках.