Уилки щелчком закрыл папку и отвернулся к окну.
– В школу нельзя было пускать людей. Но то, что осталось от тел, я выставил во двор. Когда их забрали, я замкнул время наглухо.
Откуда-то повеяло сырым холодом. Морган провернул ключ зажигания и, когда «шерли» заурчала, включил печку.
– Видимо, всё же не наглухо. Потому что Кристин вернулась тридцать лет назад. И вряд ли она уже так любила Форест, потому что первым делом организовала фонд «Возрождение», который занялся скупкой пустырей. Потом он был реорганизован в «Новый мир». Кристин постепенно подмяла под себя половину влиятельных людей города и начала проворачивать аферы с землёй и недвижимостью. На болотах она собирается построить экопарк, а в самом Форесте – бизнес-центр. На месте часовой башни и территорий прямо за ней. Их она тоже купила, кстати…
Договорить он не успел. Под дых вдруг словно врезался кулак. Перед глазами заплясали искры. Сильно запахло тимьяном и цветочным мёдом.
Стёкла в машине звонко хрустнули – и покрылись сплошной сеткой трещин, дробясь на осколки не больше ногтя, затем выгнулись парусом, но за мгновение до того, как рассыпаться, внезапно передумали и начали вновь складываться, точно мозаика, фрагмент к фрагменту. Трещины исчезали. Нетронутых, прозрачных участков становилось всё больше, пока не исчез последний змеистый разлом.
Уилки сидел в кресле, запрокинув голову и крепко зажмурившись.
– Ты не знал, – севшим голосом сказал Морган, не понимая толком, что он сейчас чувствует: разочарование, злорадное удовольствие, жалость, сострадание? – Даже не подозревал.
– Нет. Но у нас, похоже, нашёлся один генерал. Точнее, у них нашёлся.
«А если он не единственный?» – повисло в воздухе.
– Что я могу сделать? – Вопрос сорвался с языка не вовремя и прозвучал жалко.
– Ничего. – Уилки на мгновение закрыл ладонями лицо, а когда снова сел нормально, то глаза у него сияли, точно раскалённый металл. – Езжай домой. Я провожу. Избегай встреч с этой Кристин любой ценой.
Уже подъезжая к дому, Морган подумал о том, что так и не сумел рассказать о сожранной тени и спросить о своей сущности. Отчего-то слишком ярко представлялось, как та сила, которая раздробила автомобильные стёкла, обращается против него. А в ушах звучали слова Шасс-Маре:
«Он видел тебя. И выбрал тоже тебя, а не кого-то другого».
И вопрос «почему» становился всё менее приятным.
…В мае воздух от жары звенит, как натянутая струна.
В этот звук вплетается шёпот крон в буковой роще, гортанная молвь ручья в овраге, трескучие пересуды кузнечиков и орлиное клекотание в небесах.
Тень в такое время приносит усладу. К тени льнёт всё живое, а значит, и к нему тоже, потому что он – Тёмный. В правом рукаве у него ночь, напоённая запахом шиповника, а в левом – морская прохлада и мерный перекат волн. В полдень ему всегда хочется спать и веки словно мёдом намазаны. И он бы уснул, если был бы на холме один.
– Долго ещё, Златоглазка? Госпожа ручьёв и долин, видно, мечтала о дочери, когда носила тебя под сердцем. Только девы могут так любить цветы.
Тот, второй, лишь насмешливо фыркает в ответ. У него волосы будто текучее золото, кожа белая и гладкая, а глаза сияют ярче солнца. Полевые цветы сами льнут к его пальцам и беззвучно поют, когда он надламывает длинные стебли.
Пахнет травяным соком.
– Они и предназначены девам. Точнее, одной деве. Я тебе покажу её. О, она прекрасна, словно королевна! У неё очи как молодая листва.
Тёмному становится смешно. Он откидывается на траву, распугивая задремавших в плаще белок и мышей, и улыбается в жаркое небо.
– Сколько таких королевен уже было? Готов спорить, к осени ты найдёшь новую. Только теперь уже кудри у неё будут словно огневеющая листва.
Второй оборачивается возмущённо, но сказать ничего не успевает.
Где-то бесконечно далеко, за шепчущим лесом, за говорливым ручьём в овраге, за высохшими болотами, раздаётся чудовищный взрыв. Тёмный первым взвивается на ноги, щурится на белёсое небо…
Над горизонтом, у города, зависла точка. И это не птица.
Дурацкий сон привязался, точно москит. Невозможно было сосредоточиться ни на чтении, ни на беседе. Морган включил фильм, полузнакомый боевик с канонадой взрывов и кровавыми боями, но это не помогло. Наоборот, хуже сделало. Стоило хоть немного отвлечься, и комната растворялась, а вместо неё надвигались иссушенные жарой холмы, кондиционированный воздух наполнялся запахом диких трав, и неизвестно откуда накатывало ощущение скорой, неотвратимой катастрофы – разрушительной войны, обращающей город в руины, а окрестные земли в пепелище.