Донне на кухне тоже недосуг: вечером званый ужин, и меню для него длиннее, чем рождественский список покупок. Однако она – добрая душа – находит время выслушать рассказ о страшной беде, сочувственно поцокать языком и рассказать про похороны.
Не то чтоб Морган не знал, как хоронят умерших, но теперь всё отчего-то встаёт на свои места.
Он забирается в гардеробную и отыскивает на верхней полке бальные «лодочки» Гвен. Сами туфли ему без надобности, но вот коробка подходит как нельзя лучше: она небольшая, из плотного алого картона, снаружи блестящая, а изнутри обитая карминным шёлком.
Мёртвая канарейка в ней напоминает лоскуток солнца.
Никем не замеченный, Морган ускользает из дома и долго слоняется по городу с коробкой под мышкой. Жара такая, что кожа его, кажется, начинает плавиться. На площади он пьёт прямо из фонтана; женщина в джинсовых шортах хочет сделать ему замечание, но натыкается на обезоруживающую улыбку – и сама рассеянно улыбается в ответ.
Коробка становится тяжелее и тяжелее.
Морган заглядывает по пути во все сады и парки, но везде слишком людно и слишком много собак. Собаки носятся, бестолково лают, разрывают землю лапами и с подозрением косятся на коробку.
Часа через три он забредает в непролазные заросли. Ежевика – огромная, как деревья, – цепляется за одежду и за обувь, прицельно бьёт по глазам, замирая лишь в последний момент. Но чем сильнее сопротивление, тем упрямее он лезет вперёд; по руке течёт кровь, алая, как обивка внутри коробки. И, когда силы уже на исходе, ежевика внезапно расступается в стороны, раскрывая широкий коридор.
Последняя ветка виновато касается щеки гроздью прохладных ягод.
Опрокинувшись навзничь в густую сизоватую траву, Морган бездумно вылизывает окровавленное запястье. Вкус кажется ему слишком пресным и слегка напоминает соусы Донны. А небо над головой не желтовато-голубое, как в городе, а ярко-синее, точно цветное стекло. Оно расчёркнуто надвое надломленным силуэтом башни. Жёсткая подушка вьюнов под плечами слегка пружинит.
Веки смыкаются сами собой.
– И как ты попал сюда, глупый человеческий ребёнок?
Плеча щекотно касается что-то лёгкое и сухое. Морган распахивает глаза.
Рядом с ним сидит на корточках создание из света и золота – и щекочет ему плечо длинной травинкой с метёлкой на конце. От него пахнет морем и листьями, тёплыми от солнца. Если сощуриться и посмотреть по-взрослому, то создание из света принимает облик долговязого человека в тёмно-синем свитере с высоким горлом и в джинсах.
– Случайно зашёл, – бесхитростно отвечает Морган, приподнимаясь на локте. – А ты кто? Тебе не жарко в свитере? А не холодно без ботинок? А почему ты светишься? Вот папа никогда не светится, он чёрный какой-то, а мама светится, только когда играет, но не так ярко…
– Наглый любопытный ребёнок, – припечатывает создание и легонько хлопает его травинкой по носу. Морган в отместку прихватывает пушистую метёлку губами и улыбается.
Создание тянет травинку на себя.
Морган не отдаёт.
Битва тянется целую минуту, пока они оба не валятся на траву; создание звонко хохочет, и Морган хохочет тоже, утыкаясь ему лицом в живот. Так морем и тёплыми листьями пахнет ещё сильнее, и кружится голова, и хочется плакать и улыбаться одновременно.
– Я… я место для канарейки искал. Чтобы не было собак и людей. Можно я его здесь похороню?
– Его? – рассеянно откликается создание, поглаживая Моргана по голове.
– Канарейку. Он мальчик. То есть был мальчик, а теперь просто труп.
– Даже так, – усмехается создание. – И как его звали?
– Уилки, – тихо откликается Морган и вздыхает прерывисто. – Слушай… А ты мне поможешь его похоронить?
Рука на его затылке на секунду замирает.
– Почему нет? Здесь хорошее место. И совсем нет собак… А от чего он умер, этот твой Уилки?
– Не знаю. – Морган передёргивает плечами. – Просто перестал есть и пить. И петь. Донна говорит, что это от одиночества.
– От одиночества… – повторяет создание. – Да. Пожалуй, так.
Солнечный жар накатывает волнами.
Они вдвоём разгребают мягкую землю – прямо руками. Под взглядом сияющего создания вьюнки разбегаются. Морган только и успевает, что успокоительно погладить их по упругим стеблям. Здесь так тихо, что это даже немного пугает. Можно услышать звук собственного дыхания и биение сердца; но у создания нет пульса, точно оно и впрямь состоит из чистого золотого света.