– Идиот, – прошипела Кэндл и залепила ему вторую пощёчину – или даже третью, судя по горящему лицу. – Что с тобой? Издеваешься?
– А что со мной? – хрипловато переспросил он и потянулся. Кости ломило от летней жары, хотя на улице было от силы минус пять. – А… извини. Я плохо спал сегодня. Надолго отключился?
– Минуты на три, – зло ответила Кэндл. Как выплюнула. – Пялился открытыми глазами в пустоту и на вопросы не отвечал… И часто с тобой такое?
– Случается временами, – уклончиво ответил он. В голове слегка звенело, и вряд ли от пощёчин. – Так вот, насчёт пустыря… Он точно есть. Огромное поле, заросшее ежевикой. Я там похоронил канарейку, когда мне лет десять было. Знаешь, нам нельзя было заводить никакое зверьё – ни кошек, ни собак, ни даже хомячков… Но когда мне исполнилось восемь, я сильно заболел. Очень сильно. И мама, пока утешала меня, успела наобещать все сокровища мира. Я выбрал канарейку.
– И через два года она сдохла, – мрачно продолжила за него Кэндл, прикусив ноготь. Вид у неё был болезненный. – Лучше бы деньгами брал.
– Сейчас мне тоже так кажется, – улыбнулся Морган. – Ну что, рискнём взглянуть на пустырь?
– Спрашиваешь!
В её голосе звучал вызов.
На улице было даже холоднее, чем грозились накануне синоптики. Ветер вгрызался в любую полоску неосторожно обнажённой кожи – между перчатками и краем рукава, между шапкой и воротником, наотмашь хлестал по лицу. Кэндл, проклиная всё на свете, до самого верха застегнула молнию и надела капюшон, но уже через пару минут покрылась неестественным румянцем. Иногда порывы стихали, но спустя несколько секунд ветер снова бил тугим воздушным кулаком, словно пытаясь вытолкнуть чужаков с площади.
Часовая башня была огорожена яркими оранжевыми конусами, а между ними трепетали туго натянутые полосатые ленты.
– А это ещё что такое? – выкрикнул Морган, стараясь заглушить завывания ветра.
– Так она уже сто лет как аварийная! – проорала Кэндл в ответ. Глаза у неё слезились, на щеках стыли чёрные разводы от поплывшей туши. – В том году куском штукатурки женщину ранило!
– Угу, – кивнул Морган, чтобы показать, что он расслышал, и пригляделся к башне. С одного бока к ней примыкала мастерская по ремонту обуви, а с другого – жался к брусчатке длинный и плоский магазин канцелярских товаров, который никто и никогда не видел открытым. В промежутке торчали из густых шиповниковых зарослей чахлые сливы, а позади виднелась глухая стена какого-то серого от времени здания.
Кэндл бросила взгляд искоса, сунула руки в карманы – и ломанулась прямо сквозь заросли, отворачивая голову от колючих веток и ругаясь сквозь зубы. А потом – замерла разом, нелепо зажав ладони подмышками. Не выдержав, Морган бегом кинулся к ней, оставляя на шипах нитки из джинсов.
За башней ничего не было.
…то есть не совсем “ничего”, мысленно поправился Морган. Та же брусчатка, наледь и снег, а поодаль – высокий кованый забор и стеклянная крыша разгромленного розария, запущенные сады, одинаковые дома, гаражи и пожарный гидрант.
– Не слишком похоже на пустырь, – заметила Кэндл разочарованно. Ветер снисходительно фыркнул; Морган тут же обернулся, так резко, что шея заболела, но успел заметить лишь человекоподобный силуэт, растворяющийся в тени, и отблеск золотого сияния.
– Погоди минутку…
Он с трудом вырвался из цепких объятий шиповника и, на ходу выкусывая из перчаток глубоко засевшие шипы, пробежался обратно к башне. Около фундамента брусчатка была разворочена так, словно в неё экскаватором вгрызались. Густая, смолисто-чёрная тень падала почти отвесно и смыкалась с полумраком в щели между старинной кладкой и кирпичной стеной, торцом обувной мастерской. Морган сравнил мысленно свои мерки с шириной щели – и боком втиснулся в неё, молясь о том, чтоб куртка не зацепилась за какой-нибудь выступ.
На другом конце мучительно узкого проулка сиял свет – куда более тёплый и яркий, чем бывает обыкновенно в конце декабря, глубоко за полдень.
Стиснув зубы, Морган начал рывками продираться между стен. Некоторые камни неровной кладки были выдвинуты настолько, что ощутимо проходились по рёбрам. Ноги путались в сухих ежевичных плетях. Но зато свет впереди становился всё ярче, и сочился теплом, и проступали в нём постепенно очертания громадной поляны под бездонным синим небом, и сизая трава колыхалась от размеренного дыхания лета, и горели золотые цветы у изножья колючих зарослей…
Горячая, жёсткая ладонь появилась словно ниоткуда и накрыла Моргану рот. На разомкнутых губах появился тут же привкус морской соли и травяной горечи.