«Ишь, набычились, — подумал Пулат о богачах, — точно у каждого за пазухой по луне!» В это время трактор медленно катил мимо аксакалов, с которыми Пулат поздоровался кивком головы. Когда оставалось несколько шагов до второй группы, дерзкая мысль пришла в голову: «Припугну-ка малость этих пузатых болванов!» Он повернул ручку газа до конца, мотор взревел во всю мощь, трактор рванулся вперед, показалось, даже присев на задние колеса, как скакун перед рывком. Богачи вздрогнули от неожиданности грохота и шарахнулись в сторону от дороги.
Впереди, шагах в трехстах, начиналась улица. Издали она казалась узкой как тропа. Удовлетворенный своей выходкой, — как-никак он доказал им, что власть над машиной в этом кишлаке имеет только он один, — Пулат хотел сбросить газ, но, как назло, заело ручку, и трактор стремительно понесся по дороге. Он вдруг растерялся, хотя все время уговаривал себя не спешить, взять себя в руки. Улица приближалась быстрее, чем ему хотелось. Не отрывая взгляда от нее, он изо всех сил пытался сдвинуть с места эту проклятую ручку, но она не поддавалась, а дувалы дворов, меж которых петляла улица, мчались навстречу, чудилось, с быстротой летящего ястреба и мысль, что придется ехать на такой скорости и дальше, сбивая углы дувалов и домов, испугала его, усилила неуверенность в душе. Но еще ужаснее была мысль о том, что — не приведи аллах! — на улице окажется человек. Ведь он, увидев трактор, конечно же, оцепенеет от ужаса, как мышь перед дувалом, и попадет под колеса. Как тогда смотреть людям в глаза? Отчаявшись за удачный исход, он в последний раз рванул ручку так сильно, что, думал, оторвал. Но, к счастью, она отошла на прежнее место, трактор остановился, мотор заглох.
Пулат вытер пот с лица. Он чувствовал себя таким усталым, точно из Шерабада до кишлака нес машину на своей спине. Он медленно слез, вернее, сполз с сидения, сел в тени карагача, опершись о его шершавый ствол спиной. Откинул голову назад и закрыл глаза. Сердце продолжало гулко стучать. Постепенно вокруг него стал собираться народ. Мухтар-тога, ведя за руку Сиддыка, подошел к нему, присел на корточки, поздоровался. Пулат открыл глаза, пожал руку тога и, посадив потянувшегося к нему сына на колени, поцеловал его. Тога участливо спросил:
— Нездоровится, Пулатджан?
— Все в порядке, тога, — с задором ответил Пулат, встряхнувшись от только что пережитого, — здорово я их напугал, а?!
— Лихо, — согласился тога, улыбнувшись. — Такого коня им и во сне не видать!
— Э-гей, Пулат-палван, — крикнул кто-то из толпы, — рассказали бы нам об этом дьяволе, а?
Верно, усто, — подтвердил еще один голос, — люди хотят знать, что это за албасты такой.
Пулат поднялся и с сыном на руках пошел к трактору, за ним следовал тога. Толпа с почтеньем расступилась перед ним и Пулат, взобравшись на трактор, сказал:
— Это, земляки, трактор, а не див и не шайтан. Он скоро заменит вам волов и лошадей. Умеет пахать, сеять, таскать малу и жатку.
— Не-е-ет, усто, — произнес Султан-кизыкчи-бобо, — это сундук на колесах, только вместо тряпок набит железом!
Фраза вызвала взрыв хохота. В другое время с такого можно было бы начать аскию, повернуть ее и туда, и сюда, но сейчас никто этого не пожелал сделать.
— Он и по полю будет носиться, как угорелый, усто?
— С плугом не больно разбежишься! — ответил Пулат, вытирая пыль с сидения.
— Как ишак, значит, — сказал еще кто-то с явной иронией, — без хурджума бежит, что тебе ханский аргамак, а только сядешь на него — плетется чуть живой!
— Баракалла, — воскликнул кизыкчи-бобо, — правильно заметили тут!
— Что-то, Халмурад-ака, — ответил Пулат насмешнику, — я ни разу не видел, чтобы вы с вязанкой янтака или мешком кизяка мчались домой, как тот аргамак, о котором вспомнили!
Ответ Пулата вызвал новый взрыв смеха.
— Говорили, что в нем сила десяти волов, — произнес еще кто-то, — а я, сколько ни вглядываюсь, даже хвоста одного вола не вижу.
— Приходите завтра утром на мое поле, может, и пятнадцать хвостов увидите, Маджид-бобо.
— Обязательно приду, сынок, — пообещал старик.