— Представляю, как бабы будут писать буквы, сидя под паранджой, — усмехнулся он.
— Вот я тоже об этом подумала, ака, — сказала она, — и решила, что мне там делать нечего. Пусть уж Шаходат учится, а через год и Сиддык-джан пойдет.
Мехри уснула на его руке, а он, хоть уже время близилось к рассвету, не спал, вглядывался в ее спокойное, пронизанное внутренним светом лицо и возблагодарил аллаха, что такая женщина покорна только ему. «Чтобы она оставалась все время такой, — подумал он, — наверное, мне и самому надо быть другим. А то… ухожу утром из дому с таким видом, будто заботы всего кишлака лежат на мне, а возвращаюсь, точно кетменем Байсун-тау передвинул». Он начинал философски осмысливать супружескую жизнь, и это для него было великим открытием, не менее важным, чем, к примеру, понимание того, что «сундук» на колесах способен лучше омача вспахать землю. Как большинство людей, разные стороны жизни он познавал на собственном опыте. Не спрашивай у того, кто много блуждал, а спрашивай у того, кто много узнал, говорят мудрые люди. Теперь Пулат мог сказать о себе, что и он кое-что знает. До старости еще далеко, думал он, если будет угодно аллаху, еще не то познает…
Пулат не заметил, как попал во власть сна, но, услышав громкий кашель тога за дувалом, открыл глаза. Мехри уже не было рядом. Она готовила завтрак, о чем говорил дым, вьющийся над крышей кухни. Далекие вершины Байсун-тау уже стали окрашиваться в пурпур первых лучей, а в кишлаке изредка кричали петухи. На улице, что проходила рядом, слышались голоса мальчишек, гнавших скот в стадо. Пулат сладко потянулся и, откинув одеяло, вскочил с постели. То ли от того, что его обдало свежестью наступающего дня, то ли от чего другого, он не мог понять, но чувствовал он себя так, словно ночь влила в него эликсир бодрости. Будто и не было дальней дороги, сначала из Шерабада в Термез, а затем оттуда в Бандыхан, на которую люди тратят два полных дня и еще ночь, не было и такой ночи, какую его память не может вспомнить за все годы совместной жизни с Мехри.
— Выспался, Пулатджан? — спросил тога, выглянув из-за дувала.
— Еще как, тога! — громко ответил он. — Сейчас только перекушу малость, и возьмемся за дело! — Он заглянул в кухню и спросил: — Что у нас на завтрак, женушка?
— Шир-чай, ака, — ответила Мехри.
— Прекрасно, — воскликнул Пулат и, заглянув через дувал, сказал тога: — Готовится завтрак богатырей, прошу!
— Внука будить?
— Пусть спит. Пока мы будем заниматься трактором, мать разбудит и накормит. Возьмем его с собой.
— У его матери дел хватает, — сказал тога, появившись во дворе Пулата, — для чего бабка у парня, а?
— Хоп, — кивнул головой Пулат и пошел к хаузу с ведром, чтобы, набрав воды, умыться.
Вода в этих краях на вес золота. Она появляется в степи в период весенних паводков — скатывается с гор. Невдалеке от кишлака насыпана дамба, тут она собирается и по многочисленным арыкам направляется в хаузы во дворах. Той водой бандыханцы и довольствуются до самых дождей. Пробовали было здесь рыть колодцы, да куда там, вода оказалась еще глубже, чем в пустыне.
После завтрака Пулат и тога заправили бак горючим, прицепили плуг, погрузили на него флягу с водой и пустое ведро. Едва заработал мотор, люди сами поспешили к полю Пулата. Посадив на трактор сына и тога, Пулат поехал туда же. Конечно, он волновался, но пытался хотя бы внешне сохранять спокойствие. Десять, а может, и больше раз ему показывали, как этот трактор легко тащит двухкорпусный плуг, оставляя после себя глубокую борозду. Но то было на курсах, где земля была пахана-перепахана и стала мягкой, как пыль на дороге. А как поведет себя машина здесь, на затвердевшей, как камень, земле? Вдруг не осилит два корпуса? Тогда надо снимать один? Если так, то чем трактор отличается от вола — тот тоже тянет омач и делает одну борозду…
Но волнения Пулата оказались напрасными. Въехав на поле и опустив корпуса плуга, он медленно поехал вперед. Лемеха врезались в землю раза в три глубже чем омач, мотор, чувствовал он, работал ровно, без особого напряжения. Сделал круг, второй, третий… На четвертом прибавил обороты, трактор пошел быстрее. На седьмом он остановил машину и, приглушив мотор, крикнул тога, чтобы тот принес ведро воды. Тот быстро исполнил просьбу. Долив воды в радиатор, Пулат снова пустил машину. К полудню он провел последнюю борозду и подъехал к мужчинам, что, устроившись кое-где, не расходились по домам, оживленно обсуждая то, что увидели.
— Вол-палван! — громко, с восхищением произнес Маджид-бобо, когда Пулат слез с трактора и поздоровался со всеми. — К омачу хоть четверых живых ставь, борозда не получится такой глубокой. Ведь это все равно, что арык!