— Почему, бобо, — ответил Пулат с улыбкой, — если вы обрежете хвосты тем четверым волам, может, и они вспашут так глубоко!
Все, кто находился поблизости от них, начали громко смеяться, а старик смутился и уже до самого конца старался не показываться ему на глаза.
— Я, пожалуй, с внуком пойду домой, — сказал тога, снимая Сиддыка с трактора, — проголодался парень и устал. — Спросил: — Когда обедать придешь?
— Поговорю с людьми, — ответил Пулат, — потом начну пахать ваше поле, тога. Если нетрудно вам, принесите мне обед сюда.
— Хоп…
После шуток, едких замечаний, споров и восхищений дехкане вскоре перешли к практической стороне дела. Всех их, понятно, восхитила способность машины пахать глубже, чем омачом. Но после омача, как правило, остаются небольшие комки земли, которые потом легко измельчать с помощью малы. А тут уж такая мала будет слишком легкой. Как быть?
— Три малы сбить в одну, — ответил Пулат, — и трактор потащит их бегом. Мало одного раза — повторит.
— Вот если б он и навоз разбрасывал! — высказал кто-то мнение.
— Этого трактор пока не сможет делать, но возить… пожалуйста, хоть две арбы сразу цепляй к нему.
— Наша арба для него не подойдет, нужна русская, на четырех колесах, верно?
— Конечно. Но ведь русскую арбу можно заказать мастерам в Шерабаде, — ответил Пулат. — Если сложиться, скажем, пятнадцати хозяйствам, легко можно выкупить ее.
— Правильно, — поддержали его в толпе.
— Воды он много пьет, — сказал кто-то, — так он все хаузы вылакает в кишлаке за полмесяца!
— Ничуть не больше волов пьет, — сказал Пулат, — зато ему ни сена, ни жмыха не надо. Да и не устает он.
— Главное, во что обойдется его работа дехканину, — произнес один из зажиточных бандыханцев, Абдимурат, мужчина лет сорока. — Советская власть тоже, видать, не дура, задарма даже шагу не шагнет!
— Во-первых, вы клевещете на власть, которая дала вам землю, — грубо ответил Пулат, — а луну подолом не закроешь, даже, если это подол такого роскошного халата как ваш, таксыр. — Спросил сам: — Сколько вы платите мардикерам, расходуете на волов, ремонт омачей, ну и всякие другие работы?
— Кто считал?! — ушел от ответа Абдимурат.
— Гм, — усмехнулся Маджид-бобо, не выдержав, — у тебя, Абдимурат, все это знают, даже завалявшийся сухарь и тот на учете, так что не виляй тут хвостом!
— Речь не обо мне, а об этом сундуке, — огрызнулся тот, кивнув на трактор.
Почувствовав, что такой оборот в разговоре может привести к ссоре, Пулат, обращаясь к богачу, мягко спросил:
— Ну, все же, Абдимурат-ака, если перевести все расходы на зерно, сколько, примерно, может получиться?
— Треть урожая, не меньше.
— За эксплуатацию трактора государство будет брать только десятую часть, — сказал Пулат. — Дехканину, по-моему, только выгода от него!
— Если так, — сказал Абдимурат, — давай, Пулат-джан, завтра же начинай работу на моем поле и на полях тех, у кого я арендую землю. В награду — овцу и бекасамовый халат!
— В первую очередь будут обслуживаться беднейшие хозяйства, — сказал Пулат, — семьи вдов, больных кормильцев. Зажиточные могут обойтись и своими силами.
— Это что же, приказ Советской власти?
— Совет.
— Гм. Как зерно, так с нас дерут больше, а трактор… Так не пойдет, палван. Передай это своей власти, а нам здесь делать больше нечего! — Абдимурат демонстративно отвернулся от машины и с гордо поднятой головой зашагал прочь. За ним двинулись и его дружки.
Мулла Турсун, тщедушный старичок лет семидесяти, с редкой белой бородкой и такими же точно общипанными усами, заколебался. Уйти от большинства земляков — значит, потерять их доверие и уважение, подношения и жертвоприношения во имя аллаха. Остаться — вызвать гнев и презрение зажиточных, которых, хоть и мало в кишлаке, но с ними никто не сможет сравниться в щедрости для мечети и ее служителя. Он долго стоял, как одинокое дерево, между бедняками и все дальше уходившими богачами, затем, видно, в нем победило сознание того, что он всю жизнь верой и правдой служил имущим, махнул рукой и, подбежав к трактору, плюнул на него и зловеще прошипел:
— Этот сундук на колесах — дитя неверных. Берегитесь его, правоверные! Он принесет беды на ваши головы! — И чуть ли не бегом бросился догонять ушедших.
— Собака лает, караван идет, Пулатджан, — сказал Маджид-бобо, — не обращай внимания на муллу, он, чувствуется, впадает в детство!