— «Кукушка» на том берегу.
— Теперь для тебя начинается самое интересное, Сиддыков, — сказал старшина, — поединок с фашистом. Гляди в оба!
— Есть. Вы последите за деревьями на той стороне, я на минуту в прежний окоп, хоп?
— Зачем?
— Хитрость придумал, хочу испытать.
— Ну, давай, только быстро, мне возвращаться пора.
— Есть! — Пулат вернулся в первый окоп, спрятавшись за стволом сосны, осмотрел ямку от пули, мысленно проследил направление ее полета, и, вытащив из кармана круглое зеркало, поставил его так, что фашист, когда солнце пойдет к закату, обязательно увидит блеск и, приняв его за оптику винтовки, выстрелит. Пулат ясно себе представлял место, где примерно сидит «кукушка» — чуть повыше просвета, на деревьях, подступивших к излучине реки.
— Что ты там придумал, выкладывай, — сказал старшина, — может, другим нашим тоже пригодится.
Пулат рассказал.
— Клюнет, как окунь на блесну? — сказал старшина.
— Я не знаю, о чем вы говорите, — смущенно произнес Пулат. Он уже занял свое место и не спускал глаз с тех деревьев.
— Не рыбак, значит, — произнес старшина.
— Нет.
— Замерла дорога, — сказал старшина, пристроившись рядом. — Теперь, пока они не обезвредят тебя, никто носа не покажет.
— Меня сейчас интересует фашистский снайпер, — сказал Пулат.
— Желаю удачи, Сиддыков, — сказал старшина и исчез так же внезапно, как и появился. Неслышно, точно привидение.
— Спасибо, — только и успел ему крикнуть вслед Пулат…
Наблюдая за соснами, он не оставлял без внимания и дорогу. Там изредка проносились бронемашины, но люди уже не показывались. Черт их знает, может, они в этом месте проползали по-пластунски, но обойти его они не могли, так как выше лежало широкое, покатое в сторону реки поле.
Когда день пошел на убыль, Пулат стал особенно внимательным. По его мысли, солнце должно было хоть одним лучиком высветить поставленное им зеркало, и фашист, конечно, не преминет воспользоваться этим — выстрелит и… выдаст себя. Казалось ему, что в той куче деревьев, где должен был устроиться вражеский снайпер, знакома уже каждая ветка. Под вечер, когда лучи солнца косо упали к подножью «своей» сосны, ухо Пулата уловило щелчок выстрела, и примерно там, где он и предполагал, взвилась едва заметная струйка сизого дыма, вроде бы всколыхнулся воздух. В то же мгновенье он нажал на спусковой крючок. В прицеле, как в бинокле, он увидел, как зашевелились ветки на одном из самых густых деревьев, затем, будто по ним прокатился огромный шар, вздрогнули и остальные. «Молодец, красноармеец Сиддыков, — похвалил сам себя Пулат, — еще одним фашистом меньше стало!»
Теперь можно было и отдохнуть. Пока немцы спохватятся да посадят где-то новую «кукушку», пройдет много времени. Пулат сел на дно окопа, съел из своего НЗ два сухаря и запил их водой из фляжки. Потом прислонился к стенке и незаметно для себя уснул. Видно, сказались напряженные дни, и его сон, обычно очень чуткий, на тот раз оказался крепким. Он не услышал ни шороха ветвей за спиной, ни хруста сухих листьев под ногами вражеских разведчиков, вернее, даже не разведчиков, а специальной группы, проникшей на эту сторону только ради него. Даже пикнуть не успел, как во рту оказался кляп, а руки и ноги были туго связаны веревкой.
Пулата ввели в одну из комнат большого двухэтажного здания, где за столом сидел майор лет пятидесяти, грузный и белобрысый, с красными, как у кролика, глазами. У окна дымил сигарой второй офицер в форме эсэсовца. Этот был помоложе и пощеголеватее — мундир сидел на нем как на манекене, а сапоги начищены до зеркального блеска. Возле стола стоял смуглый скуластый ефрейтор, невысокого роста, худощавый. Ему было около тридцати. «Этот точно узбек или туркмен, — подумал Пулат, глянув на него, — переводчик, видно».
— Кто ты, почему стал снайпером? — сказал ефрейтор, когда Пулата посадили на табурет в центре комнаты, сказал по-узбекски. — Где родился, кем работал, кто у тебя остался дома, нам известно. Мы знаем и о том, что у тебя родился сын. — Все это он повторял за майором, который, вытащив из ящика стола армейскую газету, где на первой странице был портрет Пулата, что-то добавил еще. — Герр майор интересуется, не слишком ли много ты уничтожил воинов рейха за смерть одного сына? Вчера ты убил еще и командира полка.
— Мало, — ответил Пулат.
— Почему? — спросил переводчик, выслушав вопрос эсэсовца.
— Разве дело только в моем сыне? Сколько тысяч сыновей моих соотечественников погубили фашисты?! За них я тоже должен отомстить!
— Теперь ты уже ничего не сделаешь, — крикнул ефрейтор. — Все, оумин, как говорят у нас на родине!