— А я не был солдатом, я хотел мирно трудиться, исполнить волю отца — продолжить его род на земле. Фашисты ворвались в мою страну и убили моего Сиддыка! Какое преступление он совершил перед вами?
— Это высокая политика, боюсь, ты не разберешься в ней, — ответил Артык. — Два мира, как две горы, столкнулись между собой. И все, кто оказался на их пути, должны были погибнуть. Но за род ты не волнуйся, Ильхом продолжит его, если не попадет в рабство.
— В какое рабство?
— Армии великого фюрера покорят весь мир, — напыщенно произнес эсэсовец, — и весь мир станет рабом Германии и ее союзников!
— Армия твоего бесноватого хозяина драпает, — с вызовом, в первый раз обращаясь на «ты», сказал Пулат, — совсем недолго осталось до того дня, когда и он сам начнет метаться в своем логове, так что не считай пельмени сырыми, брат. Ильхом никогда не будет рабом!
— Послушай, ты, — крикнул Артык, — здесь, хоть я и твой брат, но прежде всего — представитель германского командования, и твои рассуждения принимаю как личную обиду. Так что не зарывайся!
— Мне все равно, кого ты представляешь! На большее, чем убить меня, ты не способен. А смерти я не боюсь.
— За двадцать лет большевики так вправили тебе мозги, брат, — бросил Артык, — что я удивляюсь, да сын ли Сиддык-бая передо мной?!
— То же сделали с вашими мозгами фашисты, — сказал Пулат.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Я не торгую родиной.
— И я не собираюсь это делать. Кончится война, и вся Средняя Азия объединится под знаменем Турана.
— Опять сырые пельмени, ака. Как вы любите все сырое, удивительно. — Пулат решил поиздеваться над братом.
— Не надо, — сказал Артык, поняв насмешку, — бравирование здесь ни к чему… Лучше подумаем, как все-таки тебе вернуться домой целым. Армии рейха ты не нужен.
— Вы лжете, ака. Я нужен пропагандистам рейха. Потому они приказали схватить меня живым.
— Да замолчи ты, дурак, — не сдержался Артык и ударил Пулата по лицу. Но спохватился и добавил смущенно: — Прости. У нас разные убеждения, и с этим, наверное, теперь ничего нельзя сделать. Так угодно было судьбе — она нас сделала смертельными врагами. Война не скоро закончится, и мой долг — спасти тебя!
— Война идет к концу, — сказал Пулат, сплюнув кровь, — конечно, нежелательному для вас, но…
— Об этом нет смысла спорить, — тоном, не терпящим возражения, произнес Артык, — я знаю больше тебя. Сейчас германское командование выравнивает линию фронта, а скоро… как только новое оружие… Зачем все это тебе? — Он помолчал, разглядывая Пулата сквозь дым сигары. — Как дома-то?
— Последнее письмо оттуда у вас, — .сказал Пулат, — там обо всем написано.
— Ну, как, имею я право спасти твою жизнь?
— Какой же ценой ты собираешься это сделать? — Пулату надоела эта встреча. Он хотел скорей вырваться из смрада этого разговора.
— Почти даром. Я определяю тебя в Туркестанский легион. Будешь служить. Одевают их хорошо, кормят, как на убой, так что до конца войны, каким бы ни был ее исход, проживешь припеваючи.
— Ползающая по ноге, ака, вползет и на шею, — сказал Пулат. — Сегодня я вступлю в ваш легион, завтра вы меня заставите выступить по радио, а послезавтра — взять в руки фашистскую снайперскую винтовку. Предательство похоже на горный водопад. Сначала на одну ступень опустится, потом — на вторую, а под конец расколется тысячами брызг о гранитные глыбы на дне. Я присягал на верность своей родине!
— Подумаешь, присягал, — передразнил его Артык, — сейчас самое важное сохранить жизнь!
— Кто отчизну потеряет, до окончанья дней рыдает, — вспомнил Пулат пословицу. — Извините, немецкая форма не по моим плечам.
— Она не немецкая, а наша национальная.
— Тогда тем более.
— Значит, нет?
— Нет.
— Что ж, даю тебе некоторое время, подумай, — Артык нажал кнопку и вошел конвоир…
— Сюда, — сказал солдат, показав дверь направо.
Пулат вошел. В комнате, чуть поменьше, чем кабинет коменданта, стоял длинный стол, уставленный разной едой. Появился переводчик, и конвоир оставил комнату. От запаха жареного и вареного, от вида пышного и белого, как снег, хлеба, у Пулата закружилась голова — голод так остро дал о себе знать, что, казалось, сядь он сейчас за стол, все бы подмел до крошки.
— Начальник распорядился хорошенько накормить тебя, — сказал переводчик. — Садись и ешь.