Мысль, что на столе все — вражеское, начисто отбила аппетит. Пулат смотрел в окно, за которым медленно угасал день.
— Напрасно артачишься, парень, — сказал переводчик дружелюбно. — Еда тут ни при чем. Ты можешь обижаться на штурмфюрера, на меня, на лагерь, ну, а на хлеб…
— Спасибо, я сыт, — сказал Пулат.
— Что ты там высматриваешь? — спросил переводчик.
— Ничего. День красивый. Только вот этот черный дым все портит.
— Это не дым, солдат, души умерших. Видишь белое здание рядом с трубой? Это баня. Ежедневно сюда приходят помыться пятьдесят человек и уже через трубу спешат на свидание с аллахом.
— Это мне известно, — сказал Пулат.
— Ну, если так, то и подумай, ведь баня может выпасть и тебе.
— Коли мне суждено сгореть, я не утону. Я пошел.
— Возьми хоть хлеба кусок!
— Я сыт…
Его водили к коменданту целую неделю. И каждый день повторялось одно и то же. Иногда ему казалось, что Артык пытается сказать что-то очень важное, но не решается. «Боится, — думал он, глядя на него, — что кто-нибудь подслушает и передаст начальству. Бедный Артык-ака! Лучше на родине быть чабаном, чем на чужбине султаном. А вы… не чабан и не султан. Слуга!»
— Ну, ладно, — сказал Артык сегодня, как всегда, сев напротив и дымя сигарой, — пора кончать эту игру.
Теперь он перешел к обычным методам эсэсовцев — избиениям и пыткам. Правда, делал он это руками солдат, но для Пулата это не имело значения. Каждый раз, придя в себя после ведра холодной воды, он отвечал на очередной вопрос Артыка одним:
— Я не предатель!
— Идет война миров…
— И мой мир победит, — теперь уже Пулат перебил его. — Потому что за ним — правда.
— Но ты не увидишь эту победу!
— Дети увидят, внуки.
Артык устало опустился на стул. Нажал на кнопку. Вошел конвоир, и он кивнул ему. Пулат встал, вернее, его поднял солдат.
— С другого я бы три шкуры спустил, — сказал Артык, — а с тобой обошелся мягко.
— Это дело вы всегда выполняли лучше других, — произнес Пулат.
— Кривое дерево прямо не растет. Ты всегда был кривым, таким и остался, — равнодушно сказал Артык. Мысленно он уже с ним простился. — Мне жаль тебя.
— Не нам судить, кто из нас кривой, — сказал Пулат, — придет время, и люди скажут.
— Но ты не услышишь этих слов. Тебя уже не будет!
— Нет, я буду всегда с людьми, в их памяти, в их делах и в сердцах. А вас… они вычеркнули давно из своих списков, потому что век предателей короток. И не меня вам надо жалеть, а себя!
— Слепому что ночь, что день, все едино. Прощай, брат. Аллах свидетель, я хотел спасти тебя, а теперь…
Пулат пошел к двери, покачиваясь, точно ноги отказывались повиноваться.
А утром следующего дня, когда людей построили на поверку и распределяли для работы, номеру Пулата выпала «баня».
— Кто ты и откуда, друг? — спросили сзади.
— Пулат Сиддыков из Кайнар-булака, — ответил он не оборачиваясь, и вышел из строя…
ВНУК
Ильхом Сиддыков, среднего роста, ладно скроенный мужчина тридцати пяти лет в сером костюме и белой сорочке, стоял у широкого, в полстены, окна кабинета первого секретаря Чулиабадского райкома партии, засунув руки в карманы брюк, и смотрел, как на дворе, в буквальном смысле свирепствует «афганец» — пожалуй, самое примечательное явление для Термеза и всех южных районов Сурхандарьи. Человеку, выросшему в Термезе, такие ветры не в диковинку. Они по меньшей мере в месяц один раз обрушиваются на город, заставляя деревья жалобно скрипеть и сгибаться чуть ли не до земли, а то и вырывая их с корнями. Но этот «афганец» показался ему особенным, старшим братом того, что посещает областной центр. Он перемешал небо и землю в одну рыжую массу, хлестал прохожих песком и мелким гравием, взметал ввысь обрывки бумаг, катил по дорогам верблюжью колючку и все, что могло двигаться под натиском ветра, и казалось, что нет ему конца, что там, на афганском нагорье, где он рождается, существует какой-то гигантский источник, похожий на жерло вулкана, который и изрыгает из себя зло в отместку за какие-то, известные только ему самому, грехи людей и земли. А сколько неприятностей приносит этот ветер! Мелкая пыль проникает во все поры, и хозяйки выбиваются из сил, вытряхивая ее из белья и постелей, перемывая и перетирая заново всю посуду, полы и окна. Достается от него и строителям, которым приходится частенько заново перекрывать шифером крыши, вставлять стекла взамен побитых. Но после «афганца», особенно июльского, обязательно понижается температура и кажется, что воздух становится чище. Во всяком случае, дня три-четыре дышится легче.