Исписав листок, Никита внимательно прочитал написанное. Трактат получался скучным, назидательным и бескровным, как гербарий в тетрадках евангелического пастора. Пришлось листать спасительного Катулла.
Вот оно! "Потому-то с утра и до рассвета, - подсказал ему поэт, обжираетесь вы, нахально пьете..."* Никита, даже не выяснив толком, почему пьянствуют Порций с Сократием, начал вписывать цитату в свой труд. Какие эпитеты! "Отребье мира, пакость, подхвостники Пизона..." Нечаянно страница перевернулась...
Ну-ка, мальчик - слуга, налей полнее.
Чаши горького старого Фолерна...**- прочитал Никита и невольно засмеялся - как хороши строки!
Он прочитал стихотворение целиком, потом еще раз, наконец повторил наизусть. Гений Катулл!
_______________
* Катулл. "Эй вы. Порций с Сократием..." (пер. А.
Пиотровского).
** Катулл. "Ну-ка, мальчик-слуга..." (пер. С. Ошерова).
Никита подошел к окну и с улыбкой на лице порвал трактат пополам и еще раз пополам. Клочки бумаги закружились в воздухе, как тополиный пух, облепили мокрое крыльцо, некоторые долетели до огорода и белыми заплатами украсили капусту.
Ты ж, погибель вина - вода, отсюда
Прочь ступай! Уходи к суровым, трезвым людям...
Никита потянулся, зевнул и лег, чтобы проспать до полудня.
-15
В гостиной Веры Дмитриевны Рейгель, полковничьей вдовы, рядом с хозяйкой сидел у столика маленький, усохший господин преклонных лет. Грустные, большие глаза его со вниманием остановились на жабо кружев "англетер" на шее Белова и словно остекленели, не мигая.
- Граф, это весьма добросовестный и учтивый молодой человек, представила Вера Дмитриевна Белова.
Саша поклонился.
- Простите, сударыня, что я отрываю ваше драгоценное время. Я пришел уведомить вас, что обстоятельства вынуждают меня срочно уехать, и поэтому вчерашний урок был последним.
- Ах, какая жалость! - Хорошенькое, краснощекое личико Веры Дмитриевны приняло строгое выражение. Ваш дом, - заторопился Белов, - оставил в душе моей неизгладимые впечатления, и я беру на себя смелость просить вас о величайшем одолжении. - Саша передохнул, поднял было глаза, но тотчас опустил их в пол. - Я попал в ваш дом по рекомендации своего батюшки. Наше соседство в Тульской губернии дает мне право надеяться... Вы были благодетельницей моей в Москве, не оставьте своей милостью в Петербурге. - И он умолк, сделав вид, что совершенно смешался.
- Так вы едете в Петербург? - Вере Дмитриевне приятно было смущение Александра, она сложила губы сердечком и покровительственно улыбнулась. Чем же, Александр Федорович, я могу помочь вам?
- В разговоре вы упомянули как-то, что ваш брат, сударыня, имеет крупный военный чин и связи в Сенате. Если бы вы написали Юрию Дмитриевичу, что я два года репетиторствовал Мишеньку в математике...
- А! Поняла, вам нужно рекомендательное письмо. Но я ума не приложу, чем может быть полезен вам мой брат. Вы ошибаетесь, никаких связей в Сенате у него нет, и вообще он далек от дел двора.
- Невинные развлечения боевой жизни...- сказал граф баском, неожиданным при его хилом строении. - Военный смотр. Новый манер военной экзерциции.
Вдова стрельнула глазами в графа и улыбнулась, словно тот сказал что-то остроумное.
- Я напишу письмо. Садитесь, Александр Федорович. Выпейте венгерского. Великолепным вином осчастливил меня граф Никодим Никодимыч. - И она опять всплеснула взглядом с милой ужимкой, а граф оторвал, наконец, глаза от Сашиного кружевного воротникаи приосанился самодовольно.
Саша послушно сел на кончик стула и покосился на початую бутыль вина.
- Бери орешки, юноша. - Граф пододвинул поднос с пряниками и орехами.
- Благодарю. - Белов вскочил и шаркнул ногой. Орех был твердым, как морская галька.
Вера Дмитриевна принесла из соседней комнаты письменные принадлежности и стала аккуратно расставлять их перед собой.
- Так что вы толковали про Матрену Монс? - возобновил граф прерванную Сашиным приходом беседу.
- Матрена Монс - мать Натальи, была замужем за генералом Балком. Вы знаете семейство Балков? - обратилась Вера Дмитриевна к Белову.
- Не имею чести знать, - поспешно отозвался тот, перекатывая во рту орех.
- Никодим Никодимыч попросил меня рассказать про Наталью Лопухину, заговорщицу, - строго сказала Вера Дмитриевна, всем своим видом показывая, что государственные дела ей вовсе не безразличны. - На чем мы остановились?.. Ах, да... Анна Монс, королева немецкой слободы и возлюбленная покойного государя, приходилась Лопухиной теткой. Вы знаете, Никодим Никодимыч, я все могу понять и простить, но поверьте, они заслуживают порицания. Монсы - ужасная семья!
- Да, да... Я помню. Там кому-то заспиртовали голову. Вера Дмитриевна необычайно оживилась и отложила в сторону бронзовую песочницу, которую долго трясла над чистым листом бумаги, проверяя, есть ли в ней песок для промокания.
- Вы говорите о Вильяме Монсе, дяди Натальи. Он красавец был. Они все, и Монсы и Балки, были красивы, но сидели бы тихо со своей красотой. Вильям был влюблен в государыню Екатерину, и злые языки поговаривали, что не без взаимности. За эту любовь его и казнили. Он на эшафот взошел с тремя медальонами. Вера Дмитриевна не просто рассказывала, она проигрывала всю сцену. - На каждом медальоне было изображение государыни, и он поочередно их поцеловал. Тогда умели любить! После казни Петр велел голову Монса заспиртовать, сам принес банку в комнату государыни и поставил на стол в назидание.
- Хорошо назидание! - не выдержал Саша.
- И как вы все это помните? - пробасил граф с полным недоумением. - С той казни уж двадцать лет прошло. Вы тогда ребенком были.
- Да об этом вся Москва сейчас говорит! - вскинула руки Вера Дмитриевна. - Еще не то вспоминают!
Саша посмотрел на нее с тоской. В письме была написана одна фраза: "Драгоценный брат мой!"
"Раньше, чем через три часа, я отсюда не выйду, - подумал Саша. - Сижу, как дурак, катаю во рту орех и жду неизвестно чего. Даю голову на отсечение и даже спиртование, что она так и не напишет рекомендательное письмо".
У Саши были все основания для беспокойства. Сейчас полдень. Почтовая карета, с которой он намеревался уехать, отбывала в пять, а он еще не успел предупредить о своем внезапном отъезде Никиту.