— Индюк тоже думал,— устало улыбнулся чекист.
— Гросса не упустить бы.
А Эрвин Гросс и не думал никуда бежать. Светало уже. На стук чекистов жонглер бодро произнес: «Херейн!», войдите, значит. Он и дверь-то на ночь не запирал. Да и не спал он вовсе. Он сидел со своей Матильдой за столом и пил кофе. Увидев, с кем имеет дело, расплылся в жизнерадостной улыбке.
— О! Ваша фирма — есть фирма колоссаль!
Эрвин Гросс говорил по-русски очень плохо. Поэтому дальнейшую его беседу с чекистами я попросту приведу в порядок, как если бы Гросс умел говорить по-русски нормально.
— Почему вы не спите, господин Гросс?— спросил чекист со шпалами в петлицах.
— Можете говорить мне «товарищ Гросс»... Не сплю? Да кто же заснет, когда прогремел такой взрыв, пылает пожар, и все говорят, что диверсанты пытались уничтожить какой-то завод? Загляните во все комнаты общежития, и вы убедитесь, что никому не хочется спать... Прошу извинить, я в пижаме, не предполагал, что на заре ко мне придут с визитом столь приятные гости!.. Ха-ха-ха...
— Для выяснения некоторых обстоятельств, господин Гросс, просим вас следовать за нами.
Гросс любезно улыбнулся.
— О да! Понимаю. Бдительность! Это очень хорошо. Только в пижаме я не привык гулять по улицам.
Он быстро оделся, поцеловал в щечку свою ненаглядную Матильду, сказал ей, чтобы не беспокоилась и вышел в коридор. Это был русоволосый молодой человек, рослый, спортивного вида. Лицо продолговатое, приятное. На лбу, возле правого виска, белел небольшой шрам. Приятный молодой человек. Только вот глаза!.. Правый светлый-светлый, а левый — темно-серый. Глаза красивые, но неприятные какие-то. Бегающий взгляд. А то вдруг как упрутся в человека эти разные глаза,— жутковато становится.
В коридоре толпились артисты. Эрвин, довольный, сказал чекисту:
— Я вам говорил? Никто не спит!
Гога, Лешка и Эркин безумно хотели поехать вместе с чекистами, дать там свои показания. Однако человек в штатском, отведя ребят в сторону,сказал:
— Тот парнишка... Федор, кажется?
— Да.
— Он поедет. Он видел и того диверсанта, и Гросса. А вы ничего не видели. И это хорошо. Как по-вашему, жонглер вас в чем-нибудь подозревает?
— Вряд ли,— за всех ответил Алексей.— Приглядывали мы за ним аккуратно. А так и разговаривали, и даже шутили. Эркин ему узбекский ножик подарил па добрую память, пычак называется.
— И прекрасно,— довольно закивал человек в штатском.— Если мы его отпустим, продолжайте наблюдать.
— Да мы послезавтра уезжаем,— уныло заметил Эркин.
— Не печальтесь. Может, и встретитесь еще со своим лучшим другом,— штатский похлопал Эркина по плечу, кивнул всем на прощанье и смешался с толпой взволнованных артистов.
А часа через два возвратился Эрвин Гросс. Его доставили с комфортом, па синем «бьюике». Долго извинялись за беспокойство. Жонглер дружески заметил, что он только выполнил свой долг. Он, камрад Гросс,— антифашист.
А о том, как происходил допрос Эрвина Гросса, рассказал приятелям Федька Пыжик. Взрослые почему-то убеждены, что дети и подростки народ несообразительный и недогадливый. Поэтому взрослые иной раз ведут разговоры при них, убежденные, что смысл, подтекст «взрослых» бесед недоступен подросткам.
И взрослые ошибаются. Дети и подростки гораздо более смышленый народ, чем принято думать. Вот что поведал Федька.
— Сперва Гросса одного допрашивали, а я сидел в другом кабинете и меня угощали чаем с лимоном и печеньем. Я выпил пять стаканов. Вкусно! И хотел шестой попросить. Но тут меня вызвали. В кабинете были Гросс, чернявый со шпалами в петлицах и тот в штатском. Попросили меня рассказать, что я видел в городском саду. Я рассказал. Гляжу на Гросса и ликую: ну, голубчик, сейчас ты расколешься! А он улыбается и согласно кивает головой, все, дескать, истина, святая правда!
— Хитрый!— в сердцах воскликнул Лешка.
— Еще какой!— Пыжик шмыгнул носом, утерся рукавом по стародавней своей привычке, когда он еще вел несчастную жизнь трамвайного воришки.— Гросс сказал: «Да, я сидел и курил сигару. Ночь была хороша. Потом рядом сел человек. Откуда мне знать, что это за человек? Он сидел, отдыхал, молчал. Мальчик ошибается, говоря, что моя сигара хорошо курилась. Сигара хорошо дымилась. Это бывает, когда сигара не есть высший сорт. Нужно немножко размять, удалить лишний дым, и спичкой немножко шевелить, и зажигать нох айн маль, еще разок! Я так и поступил. А спички действительно забыл. И это бывает.
— А того, кто подсел к вам, вы никогда раньше не видели?— спросил человек в штатском.
— Нет, конечно. Какой-то человек в смешной кепке. Федька перевел дух и продолжал:
— Потом перед Гроссом извинились и отвезли домой. А мне предложили поесть. Я, конечно, же, согласился. Кусок жареного мяса с картошкой... Очень вкусно!.. Компотом запивал. А чернявый со штатским говорили между собою — так, чтобы я ничего не понял,
намеками. Но я понял. Тот, который отравился,— фашистский диверсант. Сумел проникнуть на завод, устроился техником. Он и заложил взрывчатку и лишь ждал команды и других распоряжений — куда потом ему перебраться и так далее. В цехе готовой продукции как раз находились новые самолеты. Гросс ему и передал, как предполагают чекисты, в спичечной коробке приказ о взрыве и что надо делать. Коробку, правда, не удалось разыскать...
— А как диверсант после взрыва в горящем цехе очутился?— спросил Гога.
— Не рассчитал малость. Он как раз в проходную завода зашел, когда ахнул взрыв. Тут, конечно, стали хватать и обыскивать всех подряд, невзирая на пропуска. А у него в кармане пистолет! Хотел было назад податься — охрана за ним, он от нее. Стал отстреливаться. Охранника ранил. И бросился к горящему цеху, думал, наверно, что там-то его искать не станут. Но его и там обнаружили. Тогда он забрался в кабину портального крана. Кругом железо, от пуль защищен. Да и понимал, что его живьем хотят взять. Долго отстреливался. Десять пустых обойм нашли! А как завидел чекистов, сразу сомлел—и дёру!
Пыжик умолк. Молчали и трое его приятелей. Вот, оказывается, каков в действительности лик фашизма! Они думали, что фашист— это обязательно окровавленный топор в волосатых лапах, торчащие клыки! А этот... в смешной волосатой кепочке, в сапожках брезентовых, как какой-нибудь весельчак цирковой экспедитор, который встречает приезжающих артистов, размещает по квартирам, провожает... А Эрвин Гросс!.. Значит, ни при чем...
— Да!— воскликнул вдруг Федька.— Совсем забыл. Тот в штатском велел вам передать... Если вы в каком-нибудь другом городе встретитесь в одной программе с Гроссом, то продолжайте наблюдение. Но очень осторожно. И попрощайтесь с ним здесь перед отъездом по-товарищески, подарите пустячок какой-нибудь «на добрую и вечную память». И еще сказал штатский: «Передай товарищам, что мы на них надеемся. И если что обнаружат, пусть сразу сообщат. Назовут себя — и все. Л с Гроссом они обязательно еще встретятся. Если и не все вместе, то поочередно».
— Эх ты!—возмутился Алеша.— Самое главное чуть и не позабыл.
Пыжик покраснел, шмыгнул носом.
— Самое главное я нарочно под конец оставил, чтобы вы хорошенько запомнили.
Разговор этот происходил в школьном парке, за прудом, во время большой перемены. Сторож Пахомыч ударил в колокол.
— Пошли, ребята,— сказал печально Гога.— Последние уроки остались в этой школе. Жаль. Жаль уезжать. Хорошая все-таки школа!
ТРИ ГОДА, СПРЕССОВАННЫЕ В ОДИН РАССКАЗ
Время летит быстро, очень быстро, мои юные читатели! Иной раз вам, наверно, досадно бывает. Ах, как медленно тянется время. Целых два, а то и три года ждать паспорта! А до получения школьного аттестата — вечность! И усы никак не растут — вот досада!
Не серчайте на время, ребята. Оно знает, что делает. И паспорт в свое время получите, и аттестат; и усы вырастут (у бывших мальчишек, разумеется,— не у девчонок). И надоест еще бывшим мальчишкам каждый день бриться...