Представьте себе, ребята, почти точную копию парижской Эйфелевой башни, только высотой 12 метров. На вершине ее, поперек, смонтирована решетчатая металлическая перекладина, сужающаяся к концам. На одном конце висит крохотный самолетик с мотоциклетным мотором, на другом — «бамбук»: труба длиною около трех метров, на которой в два этажа размещаются гимнасты — Борис Эдер и Орест Беретто. Эдер был «нижним» и, следовательно, находился выше; «верхний», Беретто,— внизу.
Я тоже «спешил видеть» этот аттракцион. Он потрясал воображение.
...Звучит торжественный, величавый «Эгмонт» Бетховена. Появляются гимнасты в серебристых, как бы сейчас сказали, «космических» костюмах. Моторист садится в самолетик, Эдер и Беретто
поднимаются на «бамбук». Рев мотора, сверкает в лучах прожекторов диск пропеллера, и самолет все быстрее и быстрее начинает раскручивать перекладину с бамбуком вокруг башни... Уже «бамбук» почти параллельно манежу витает в воздухе!
Темп вращения все нарастает, нарастает... «Эгмонт» уже звенит трубами, грохочет барабанами. А гимнасты творят в воздухе чудеса! Эдер держит в зубах трапецию, а на ней Беретто балансирует на спине, становится на голову, наконец вновь ложится спиной — и вдруг цирк ахает! Гимнаст срывается с трапеции, но ... в последний момент цепляется ступнями! Это так называемый «обрыв», выполнявшийся без страховки!
Затем следуют различные вращения, другие отчаянные трюки... И вот финал. Беретто продевает ногу в петлю, а Эдер, зажав другой конец петли в зубах, раскручивает своего партнера вокруг продольной оси... Самолетик все носит и носит с грохотом и треском «бамбук» вокруг башни. Так что можете себе, ребята, представить, что творилось в голове у Беретто. А у него еще в руках две пиротехнические трубки. Он как-то там их воспламеняет и, держа в руках, носится вокруг манежа на головокружительной высоте, да еще вращаясь!.. Гремит, торжествует заключительная часть «Эгмонта»... Из трубок — пламя, искры, дым! Ад кромешный царит в цирке!.. Восторженные зрители вскакивают, гром оваций!.. Действительно, всем аттракционам аттракцион. А после представления началось профсоюзное собрание. Я слонялся по конюшне, ожидая родителей. И вдруг ко мне подошел мальчишка чуточку меня постарше. Лео—Леша, как выяснилось вскоре, и говорит: «Ты что здесь делаешь?» Я сказал — что. «А,— говорит,— слышать слышал, а не видал... Эй, Гога, шагай сюда!..» Подошел Гога-Гуго. Так мы и познакомились. Потом Леша сказал: «Там, возле аэроплана, трубки лежат, они еще теплые. Ты их вэзь-ми. Если друг о дружку постучать, из них искры посыпятся. Честное слово!»
Я пошел и взял. В ожидании родителей мы замечательно проводили время: стукали пиротехнические трубки, и из них действительно сыпались искорки. Не очень много, но сыпались.
Вдруг мы услышали грубый окрик, и еще я почувствовал, как мне заехали по шее. Довольно больно. И тут же я увидел, как Леше с Гогой дали по шеям. Нас поймал на месте преступления моторист, грубый мужчина, пе имевший никакого отношения к цирку. Случайная личность! Это было особенно обидно. Ну Эдер нас бы поймал или Беретто! Все ясно. А то какой-то неизвестный тип. Сегодня он в цирке, завтра еще где!
А тип этот стал орать на нас, гоняться за нами. От него за несколько шагов разило водочным перегаром. Это надо же! Он, оказывается, еще в самолете был «на газах». Факт возмутительный.
И тогда, увертываясь от ухватистых рук моториста, мы стали грозить, что сейчас же побежим на собрание и скажем, что он, тип этот, сидел в самолетике пьяный!.. Тип испугался и, изрытая проклятия и 1розя в следующий раз свернуть нам шеи, куда-то исчез. А мы трое, чуть не плача от обиды, уселись возле стойла ослика по кличке Чудак и стали продумывать планы мести.
Ту ночь я до сих пор прекрасно помню. Но вот кто первый предложил конкретный план, как отомстить пьянице,— ума не приложу. Может быть, это была и моя идея...
А на следующий вечер вот что произошло.
Старая программа заканчивала гастроли. Все шло своим чередом. Наконец — третье отделение: знаменитый аттракцион Эдер и Беретто!.. В центре манежа высится Эйфелева башня с самолетиком и «бамбуком» на поперечной штанге. Звучит «Эгмонт». Мы трое сидим на галерке и мстительно улыбаемся. Сейчас моторист, выпивоха и драчун, получит свое... Нарастает музыка... Гимнасты уже на «бамбуке», моторист — в самолете. Но не слышно грохота мотора, не вращается пропеллер!
Публика недоуменно переглядывается, раздаются негодующие свистки. Но самолетик не заводится. Моторист суматошно машет руками и что-то кричит гимнастам. Публика возмущается, свистит. А мы трое ликуем. Вся штука в том, что перед самым третьим отделением программы мы выкрали из самолетика заводную ручку и выбросили ее в канализационный люк.
Уже оркестр давно перестал исполнять «Эгмонта». Гневный свист публики потрясает огромный цирковой купол. Гимнасты спустились на манеж. Шум, гам, скандал!..
Заключительное выступление аттракциона было сорвано. Мотористу тут же предложили подать заявление об увольнении, тем более, что он и на этот раз оказался «под градусом». Я, Леша, Гога ликовали.
И вдруг нас — словно камнем по темени!.. Кому же мы отомстили?.. Моторист, наш враг, уйдет в порт или еще куда. Мы напакостили ни в чем не повинным Эдеру и Беретто!!!
Это гнетущее чувство вины я носил до тысяча девятьсот тридцать восьмого года. В городе Калинине мы вновь встретились с Эдером, теперь уже известным укротителем львов. Борис Афанасьевич дружил с моим отцом и однажды пожаловал к нам в гости вместе с ручной львицей. Мы сидели, пили чай. И вдруг Борис Афанасьевич заговорил о том самом происшествии в Одесском цирке. Мне стало невмоготу. Улучив момент, когда отец с матерью вышли на кухню, я, заикаясь и еле выговаривая слова, которые душили меня, признался: «Дядя Боря... Это я тогда с Лешкой Клеменсом и Гогой Орсини... ручку заводную стащили».
И поник головой, ожидая справедливого возмездия.
А он никак не реагировал. Я исподлобья глянул на дядю Борю. Лицо его, суровое, изрезанное грубыми благородными морщинами,
было словно каменное. Лишь небольшие, глубоко упрятанные в орбиты глаза хитро поблескивали. И вдруг он меня огорошил: «Значит, все-таки совесть мучила?» Я опешил. Он все знал?.. Откуда?! Борис Афанасьевич усмехнулся. «Тогда, в Одессе, не знал. Позже другие признались... И Гога, и Лешка!»
И мне после долгих лет стало легко и радостно на душе. Я всегда любил Гогу с Лешей. Но после этого!.. Поэтому я и пишу о них сейчас.
Из Одессы мы разъехались по разным городам. Гога и Леша затем отправились за границу. А встретились мы снова только в тридцать третьем году, в цирке Сталинградского тракторного завода.
Об этом цирке тоже следует рассказать.
Сталинградский тракторный завод — детище первой пятилетки. Времена были тогда трудные и, что греха таить,— голодные. Однако партия и правительство все, что только могли, делали для тракторостроителей на Волге. Возвели Соцгород. Дома были, конечно, не такие, как сейчас. Но хорошие дома, со всеми удобствами. Вместо трамвая по Соцгороду курсировал паровоз. Школы четырехэтажные, с хорошими буфетами. Приходи в большую перемену и ешь сколько угодно. Одно было условие: хлеб не мочить. У школы, где я учился, подсобное кроличье хозяйство имелось. Кормили кроликов остатками хлеба. А кролики моченый хлеб не едят.
Ну, а цирк для рабочих соорудили - просто загляденье. Куда там Одесскому!.. На 3000 зрителей. И прямо к верхней части амфитеатра полукругом примыкало общежитие для артистов. Каждому - отдельная комната!
Сколько радости было, как только мы встретились... Леша к этому времени уже заставил заговорить о себе знатоков. Одиннадцатилетним мальчиком он крутил в манеже полный круг «арабских прыжков» — боком через голову — в темпе, на крохотной площадке делал подряд три десятка фляков, т. е. совершал прыжки через спину назад на руки - на ноги и так далее.