— Чего вы боитесь? — кричала я. — Вы же теперь комсомолки! Вы не должны верить в загробную жизнь!
Храбрее всех оказалась Манька. Она вступила в разговор со мной. Но — издали:
— А с могилы ничего уносить нельзя. Он теперь будет к тебе являться.
— Глупости это!
— Ну да, ты одна умная! Вот теперь отнеси венок обратно, а то мы с тобой водиться не станем.
— И не нуждаюсь, — сказала я.
Венок я бросила в море. Наутро одна из девочек, забежав к нам, нанесла мне последний удар. Она сообщила, что Венечка Грушин сказал про мой героический поступок:
— Дуракам закон не писан.
В свою последнюю школьную зиму я с увлечением ходила на литературные вечера и диспуты.
Их в ту пору было много: «Каким должен быть комсомолец», «О современном театре», «О поэзии».
Приезжали в Баку Маяковский, молодые Жаров, Безыменский и Уткин, поэт Василий Каменский читал стихи и играл на баяне. Из азербайджанских писателей чаще всех на наши занятия приходил в те времена еще совсем юный Сулейман Рустам. Помню, его уже тогда называли «Золотое перо».
Я вечеров не пропускала. Посещала городские залы и рабочие клубы. Под конец пребывания московских поэтов в нашем городе знала наизусть всю жаровскую «Гармонь», «Повесть о рыжем Мотэле» Уткина и «Емельяна Пугачева» Каменского. Неделя была заполнена ожиданием очередного вечера. Математика в школе запущена навсегда и непоправимо. Тетрадь с собственными стихами пополнялась с каждым днем.
На очередном заседании русской секции поэт Тарасов поучал:
— Задумайтесь, почему получила такое распространение песня «Кирпичики»? Потому, что в ней спаяно личное с общественным. Воедино связан рост страны с судьбами героев. В этом главная причина ее популярности. Вот о чем надо думать поэтам.
Это утверждение окрыляло на немедленный отклик:
Вот это и нечто подобное стали писать молодые поэты.
Мы подвергались противоречивым влияниям. В литературном кружке университета неофициально возник семинар, которым руководил Федор Николаевич Барановский. Он читал нам свои стихи:
Федор Николаевич открывал нам законы построения триолетов, сонетов, демонстрировал высшее постижение стихотворной формы — венок сонетов. Под его руководством мы, совершенствуясь в технике, писали стихи ямбом, анапестом и амфибрахием, а также лихо навострились выдавать складные буриме на любые рифмы.
Михаил Юрин как-то побывал на наших занятиях и высказался примерно так:
— Все эти ямбы и хореи, конечно, нужно знать, но только для того, чтоб как можно скорее их забыть…
Сонеты и триолеты — это было, конечно, прошлое, но расставаться с ним не хотелось…
В Доме учителя, где был просторный зал, состоялся доклад критика и литературоведа Пира «О порнографии в современной литературе».
В печати к этому времени появились произведения Пантелеймона Романова «Без черемухи», Малашкина «Луна с правой стороны», роман Калинникова «Мощи». Их осуждали, ругали, но читали нарасхват. Роман Калинникова я так и не достала, о чем очень жалела.
Зал был переполнен. Я пристроилась у самой сцены на широком подоконнике. Докладчик — горбоносый, с густой черной шевелюрой — стоял в нескольких шагах от меня.
Он говорил, что нашему обществу не может быть безразличен вопрос о взаимоотношениях полов, поскольку данная проблема поглощает у пролетариата не только время, но и энергию. Новое общество должно по-новому переосмыслить эти отношения.
Докладчик сделал исторический обзор — от времен упадка Римской империи до Арцыбашева и Мережковского — и наконец, добравшись до современности, был вынужден признать, что в быте нашей молодежи имеют место нездоровые явления, но художник должен осторожно касаться этой важнейшей темы, чтобы искусство нигде не достигало крайностей и чтобы читатель чувствовал осуждающее отношение автора к упадочным явлениям, недостойным нашей эпохи. Он требовал создания светлых образов, по которым нынешняя молодежь должна будет равняться, и призывал аудиторию к освоению классиков марксизма.