— 13 — ответил за Кольку отец и хотел было вытолкнуть сына за дверь, но атаман остановил его.
— Погоди ты!
И обращаясь к Кольке:
— Так воевать говоришь? Добре. А я как раз себе боевых ребят подбираю. Пойдешь ко мне? Вместе воевать будем.
— А обрез не возьмешь? — проговорил уже совсем осмелевший Крлька.
— Не возьму! Твой будет!
— Пойду.
Весь красный от восхищения и смущения, пулей вылетел Колька из хаты, чтобы посмотреть на свободе обрез. Свой обрез!
II
Далеко, далеко — в самой чаще леса — расположилась банда батьки Лыха.
Через болота протоптаны тропы — нет другого пути! И не добраться некому до становища.
Ничего не боятся бандиты. Песни поют, гармоникой забавляются. По вечерам костры разжигают, рекой самогон льется, звенят удалые песни, идет дележка награбленного.
А когда надоест хорониться в темной чаще, выведет их батька Лыхо на широкую дорогу и пойдут гулять во всю удалые сынки.
Тут не соскучишься.
Колька вот уже вторую неделю, как живет в атамановой землянке. Крепко любит его атаман, никому в обиду не дает. Оно, правда, трудно Кольку обидеть — враз пальнет из обреза своего.
— Храбрый вояка будет — говорит атаман. — Вот помру я, — так будет у вас атаманом сынок мой богоданный. Не хуже меня, даром что ростом не вышел.
И Колька, с любовью глядя на огромную фигуру Лыха, тихонько вздыхает.
— Где уж ему! Хоть бы чем-нибудь на батьку походить. Да где там! Ни в жисть!
Атаман Лыхо представляется мальчику самым храбрым из всех, кого он видал, самым сильным, и самым справедливым. На дурное не пойдет батька. Никогда. Лучше помрет. И Колька дает себе слово, как вырастет — стать таким же.
А уж как полюбился атаману мальчик и сказать нельзя. То ли сына своего вспомнил (умер он трех лет от роду), то ли за любовь Колькину к нему, к атаману, то ли за смелость да удальство.
Куда едет — берет с собой. Стрелять учит, верхом ездить учит. Смотрит за ним, как нянька. Даже штаны зашивал Колькины, только ночью, чтоб никто не видал.
Долго ли стоять удалым сынкам на одном месте? Руки зачесались, зубы разгорелись, больше силы терпеть.
А атаману того и надо. Время выдержал — готовы молодцы. Можно и двинуть.
И под веселые песни, свист, ругань, стрельбу выезжает на работу банда батьки Лыха.
III
— И когда ж этому конец будет? Едешь, едешь, как за ветром и поймать никак нельзя. И что это, товарищ политрук, объясни ты мне, за бандита такая? Никак в толк не возьму. Сами крестьяне, из крестьян вышедши, а против советской власти идут, которая тоже за крестьян горой стоит. Никак не пойму.
— Понять немудрено — отвечает политрук красноармейцу. Ну, братва, придвигайся ближе, сейчас расскажу, что за банда такая. Петро, поглядывай за картошкой!
У костра собралась группа красноармейцев. По их усталым, измученным, давно не мытым лицам видно, что не легко достается им эта бесконечная погоня за бандой.
И правду сказать, с кем только не бился славный полк N-ской кавалерийской дивизии 1-й Конной Армии.
С Мамонтовым, с генералом Деникиным, поляков бил, Врангеля — барона загнал в трубу, и вот теперь с бандами.
И самое тяжкое — бандиты. Куда с ними воевать. Они в бой не выйдут. Все по лесам прячутся, да из-за угла норовят.
Отдохнуть бы после похода на поляков, да на Врангеля, дак вот нет. Проклятый бандит покою не дает. И не то, чтобы он Красную Армию тревожил, нет, он мирному населению покоя не дает. Разбойничает, грабит. Села сжигает, которые за советскую власть, погромы устраивает, железные дороги портит, страну разоряет.
— Д-да, — протянул немолодой уже красноармеец, казак донской, рубака лихой — да, аж сердце болит на такое глядя. Ты за им, он от тебя, ты за им, он от тебя. И нет того, чтобы в честном бою схватиться.
— Да куды им, они и шашкой-то не владеют. У нас один казачина их пятнадцать в дыру вгонит.
— Ну, братва, ложки вынимай: картошка поспела.
— Да не больно-то разъедайся, а то скоро и «по коням».
— В карманы картошку напихаем, коли не успеем.
— Да бандитов заместо пуль забросаем. Густой хохот покрыл слова говорившего.
— Теперь-то смешки, как у костра сидим, да картошку шамаем, а как по пять суток не останавливаясь шпарим, так всех родных помянешь.
— Ну ты, не ворчи, сам знаешь, что надо.
— Да надо-то, надо, да только обидно больно, что за таким барахлом силы тратишь, гоняясь.
— Барахло-то оно барахло, да сколько в ем пакости. Ты вон смотри, что они на своем пути оставляют. Деревни разорены, крестьянство нищает, последнюю лошадь отбирают. А кто из крестьян нас когда хорошо принимал, тех и вовсе бьют. Вредная нация, что и говорить.