Ванька качнулся к старику, схватил его за ворот рубахи, легонько тряхнул.
— То-то не сразу додумался я, куда ты клонишь, старый. Нет, не толкай меня на узкую дорожку, не сманивай, лучше отведаю батогов по закону судному, чем всю жизнь по темным углам да глухим лесам прятаться.
— Отпусти, голубь, рубаху порвешь, а не то слово одно скажу, несдобровать тебе тогда. — В голосе старика проскользнула угроза.
Незаметно сзади подошел и остановился за его спиной детина.
Лязгнул отодвигаемый железный засов, заскрипела тяжелая дубовая дверь.
— Который тут Ванька Голый? — прокричал ярыжка[3].
Ванька повернулся к ярыжке.
— Я это.
— Ступай за мной.
Его повели узкими переходами, втолкнули в полутемное помещение к старому дьяку, важно восседавшему за столом. Алое сукно стола было заляпано чернильными и сальными пятнами.
Ванька остановился. По бокам его замерли ярыжки. В углу на лавке он заметил объездчика, который смотрел на него злорадно, хотя на душе у самого было беспокойно.
— Ну, сказывай, как ты, холоп, убийство замыслил.
Дьяк сидел недвижно, положив покойно руки на стол.
— Господин мой судья, справедливый дьяк, убийство не замысливал, а ежели объездчик тебе чего наговорил, то наговору не верь. А холопом я никогда не был, я государев работник Пушечного двора.
Дьяк нахмурился.
— Дерзко говоришь, холоп, не по чину, себе вину прибавляешь. — И к объездчику: — Иван Николаев сын Карев, чего ради приволок Ваньку Голого, скажи?
Из рассказа объездчика получалось, что Ванька ни с того ни с сего вдруг заругался на него по-черному, подбивал людей кольями избить государевых слуг, выкрикивал смутьянные слова против царя Василия Ивановича Шуйского и даже замахивался поленом, грозя убить объездчика, и за это он, объездчик, ударил его плетью.
Ванька вскипел:
— Господин дьяк, коли мне тонуть, так и его потяну на дно! Дозволь государево слово и дело сказать против объездчика, как он царскую казну обирает да табаком промышляет!
— Замолчи! — срывая голос, закричал объездчик. — Вот ведь, дьявол лукавый, оболгать захотел человека, — обратился он к невозмутимому дьяку, совладав с собой.
— Глотку не затыкай!
— Молчать! — возвысил голос дьяк. — Стража, выйди за дверь!
Ярыжные молча вышли.
— Дозволь…
— Не дозволю! Говори дело, а не похмельные сны. — Дьяк пристукнул пухлой ладонью по столу. — Ты облаивал утром объездчика у двора своего? Ну?
Ванька понял, что дело его плохо.
— Облаивал, да он сам…
— Поленом при всем народе замахивался на того же объездчика?
— Замахивался, да он меня вперед плетью…
— Народ смущал воровскими криками, хаял великого царя всея Руси милостивого Василия Шуйского, обзывая его шубником и скупердяем?
— Клянусь, как на духу, не сказывал таких слов!
— Опасный вор, именем Ванька, прозвищем Голый, кузнец государева Пушечного двора, житель московский, будет подвергнут расспросу с пытки, дабы не утаил чего.
Ванька покачнулся и рухнул на колени, стукнувшись лбом об пол.
— Помилуй, господин дьяк, не казни безвинного, без пытки все сказал, ничего не утаил, в том крест святой целую. — Непослушными пальцами рвал нательный медный крест, прикладывал к губам.
— Стража! — Дьяк грузно поднялся. — В пыточную, без меня не трогать!
Когда упиравшегося Ваньку увели, дьяк сказал, что виновный будет строго наказан, а навету он-де не верит.
Успокоенный, покинул объезжий голова Земский двор, дав себе крепкий зарок впредь не спешить с жалобами.
Проводив истца, дьяк велел опять привести Ваньку.
— Скажи правду, напугался, раб божий Иван? — Дьяк постарался смягчить привычно суровый голос.
Ванька почуял, как подобрел дьяк, поднял лохматую голову.
— Напугался ты, знамо дело, напугался, — продолжал дьяк, — да ежели дураком не будешь, испугом одним отделаешься.
— Воровством объездчика любопытствуешь, господин дьяк?
— А ты догадлив, но дерзок. Говори, что знаешь, без хитрости да язык после прикуси зубами.
Ванька подробно выложил все, что знал, дьяку о тайной торговле объездчика табаком.
— Теперь отпустить вели, — попросил он, — пусть бататов отмахают положенное число или плетей, но отпусти.
— Ты меня, холоп, не учи. Дознание мое было слабое, неполное, а отпустят тебя не скоро, сперва посидишь в тюрьме… — Голос дьяка зазвучал опять строго и неприступно.