Огонь расходился все сильнее, захватил кровлю. Распахнулась дверь избушки, и с поднятыми вверх руками вышли двенадцать жолнеров во главе с ротмистром. Стрельцы окружили их и, тесня конями, повели вниз с горы к монастырю.
— Стойте, братцы! — закричал Миша Попов. — А где ж Данила Селевин да Афоня?
Все приостановились было, но Степан велел побыстрее ехать к монастырю: вот-вот Сапега нанесет ответный удар. Вдруг совсем рядом резко грохнул выстрел. Миша Попов и Ванька Голый развернули коней и помчались обратно к избушке, огибая ее справа.
Там на краю оврага кипела схватка. Когда все жолнеры выбежали из подожженной избушки, один, вышибив оконце, спрыгнул на снег, побежал к оврагу. Наперерез бросились Данила Селевин и Афоня Дмитриев. Данила узнал безбородого губастого Петрушку Ошушкова.
— А ну, поворачивай! — сурово приказал Селевин.
Петруша затрясся от страха. Беспомощно оглянулся — бежать некуда. Он вдруг выхватил саблю из ножен.
— Уйди с дороги!
Данила и Афоня стояли плечом к плечу, сабли в руках.
— Бросай оружие, пока цел, да топай, куда велят!
Петруша стал жалобно умолять, клялся, что его подбили на измену, а оружия он-де на троицких сидельцев не поднимал, отсиживался в землянке.
— Поговорили, и хватит, — сказал сурово Данила.
Афоня, выставив вперед саблю, решительно пошел к Петруше. Ошушков, все еще причитая, вдруг, не размахиваясь, метнул снизу в него саблю, целясь в лицо. Афоня успел нагнуться, но потерял равновесие и ткнулся в снег около ног Петруши. Сабля мелькнула у него над головой, вонзилась в сосну и тонко зазвенела, раскачиваясь. Данила кинулся к упавшему другу. Петруша выхватил из-за пояса пистоль и, не целясь, почти в упор выстрелил в Данилу. В последнее мгновение, когда уж пыхнул порох, Афоня, приподнявшись, схватил Петрушку за руку. Пуля изменила направление и пронзила стопу Селевину, и он рухнул в снег.
Ошушков побежал. Афоня кинулся за ним, догнал его и сбил с ног. В это время из-за полыхавшей избушки показались два конника. Завидев Мишу Попова и Ваньку Голого, Ошушков перестал сопротивляться, медленно и вяло сел, потом поднялся на ноги и, проваливаясь в снег, побрел впереди Афони.
Раненого Данилу Селевина принесли в монастырь. Нога сильно опухла, отекла и посинела. Страдания Данила переносил стойко. За ним ухаживала Марфа. Вместе с ней неотлучно у его ложа находился Афоня.
Ночью Данила терзался невыносимо, будто кто дергал и бил его по больной ноге. Он забывался в бреду, тихонько постанывал, голубые глаза его, полуприкрытые веками, беспокойно двигались, они потемнели и поблескивали при неярком свете свечи. Он никого не узнавал.
К утру словно поломалось что в его могучем теле: румянец исчез и лицо помертвело, боль прошла, но появились слабость и безразличие ко всему; глаза посветлели и сделались неподвижными.
Данила не сразу отозвался на голос Миши Попова, который вошел в избу. Наконец ускользающим взглядом, с усилием посмотрел на него. Рядом стояли Степан и Афоня.
— Ты слышишь меня, Данила?
Тот прикрыл чуть веки.
— Великое дело свершилось — Сапега и Лисовский бегут, конец осаде!
На одно лишь мгновение оживилось серое лицо Селевина. Дрогнули губы.
— Значит… не зря…
Он коротко вздохнул и замер.
Ликующий перезвон колоколов разбил тишину, радостный шум народа донесся в избу. А над мертвым Селевиным тихо плакала Марфа. Стрельцы стояли с суровыми лицами.
12 января 1610 года гетман Сапега и Лисовский сняли осаду монастыря и спешно отвели свои полки к городу Дмитрову, а затем в Тушино. Однако троицкие сидельцы еще целую неделю не решались поверить, что осада закончилась. Воеводы направили в соседние села и деревни небольшие отряды, которые смогли достать немного скота, птицы и зерна в разоренных селах; оставшиеся в монастыре крестьяне, ремесленники, стрельцы, казаки, монахи, сохранившие силы, вышли в лес и заготовили дрова, на случай, если иноземцы вновь вернутся и попытаются взять крепость.
И только через неделю, убедившись, что монастырю действительно больше ничего не угрожает, воеводы послали в Москву монаха Макария Куровского и Алексея Шпаникова с грамотой царю, в которой сообщали о своей победе. Шпаникову, кроме того, велели передать для келаря Авраамия Палицына бумаги с записями об осаде монастыря, собранные от всех, кто их вел. Таких записей за 16 месяцев осады набралось много. Принес и отдал какие-то бумаги дьякон Гурий Шишкин, сказав, однако, что записи вел не он.