— Все, что делает Антоний, бросает вызов Риму, которым он мечтает завладеть. Ты просто обольщаешься. Горожанин может позволить себе это. А правитель — нет.
Мысли Луция — слово в слово, горькие мысли — прозвучали сейчас из уст Дионы. Тон ее был мягок, но бесстрастен и безразличен, будто она никогда не любила его и не была его женой.
— Я никогда не дезертирую. И мне безразлично, кто собирается сделать это.
— Планк, — пробормотала Диона. — Патриций, фигляр… И друг Антония. Он один из первых, кто изменил присяге верности. Агенобарб умер. Он никогда не передаст тот поцелуй Лелии. Лихорадка убила его. Деллий колеблется. Он обожал Клеопатру, почти поклонялся ей, но привязанности слабеют: величие — это бронза.
Луций пристально взглянул на нее. Вещала сама богиня, матерь богов Египта.
— Но бронза слишком быстро тускнеет.
— Великая слава быстро меркнет.
Диона вздохнула и опустила голову, но вскоре выпрямилась и снова заговорила обычным голосом.
— Если тебе нужно уйти, уходи. Я знаю, что для тебя значит Roma Dea. Она разрывает на части твое сердце.
Слова жены прозвучали холодно, и это было невыносимо. Если бы она спорила, бушевала, была разумно неразумной, как любая жена, он, наверное, выкрикнул бы что-нибудь в ответ, поссорился с ней и ушел в гневе. Но ее понимание, спокойствие приятия обезоружили его. Его душа была обнажена, и сейчас он ненавидел себя.
— Я знала это еще в Афинах, — сказала она, окончательно добивая его. — И даже в Александрии. Ты был потрясен увиденным и хотел вернуться в Рим — в близкий тебе Рим, неразвращенный восточной роскошью. И неважно, что мечта эта была тщетной с того дня, как первый Сципион[89] произвел на свет потомство. Он был твоим Римом. Ты дорожил им, лелеял его. И до сих пор лелеешь. А теперь, когда ты искал знаки для Антония, боги солгали тебе. Как ты можешь оставаться возле него, если даже сами боги забавляются им?
— Я всегда был его другом, — ответил Луций, с трудом выговаривая каждое слово. — Я служил ему верой и правдой.
— А теперь больше не можешь служить. Поэтому уходи. Октавиан с радостью примет тебя, как принял всех остальных выдающихся защитников Антония.
— Дезертиров.
— По-твоему, вернуться с неверной дорожки в объятия Roma Dea — дезертирство?
Луций чуть было не ударил жену. Он с трудом сдерживался, глядя в ее холодные темные глаза, прикованные к его лицу.
— Ты смеешься надо мной.
Диона покачала головой.
— Я чувствовала бы то же самое, если бы Египет призывал меня. Но ты не желаешь меня понять, правда? Ты хочешь, чтобы я спорила с тобой. Но я слишком устала. Мне очень многое нужно сделать.
Где-то за непроницаемой маской ее лица пряталась женщина, любившая его; Луций верил ей — всем сердцем. Но теперь он не мог отыскать ее. Эта Диона была чужестранкой, жрицей, орудием богини.
И все же она была его женой.
— Если мы успеем уложить вещи, — сказал он, — то сможем уйти до рассвета.
— Ты сможешь, — согласилась она.
Луций предпочел не расслышать ее слов.
— Октавиан будет хорошо обращаться со мной. Конечно, он мерзавец, жадный до денег, но знаком с искусством дипломатии. Я приложу все силы, чтобы он не вынудил тебя сделать что-нибудь во вред Клеопатре.
— Ему это не удастся. Я останусь с моей царицей, куда бы она ни пошла.
— Ты — моя жена, — напомнил Луций Севилий.
Она коротко кивнула, соглашаясь, но тут же сказала:
— Я — голос богини. А царица — богиня на земле.
— Мы уйдем вместе. Я ни за что не оставлю тебя здесь, на произвол судьбы. После поражения тебя могут ранить, изнасиловать, убить…
— Но ты не вправе сделать за меня выбор, — промолвила она, по-прежнему холодно, по-прежнему спокойно, но лицо ее побелело. — Я знаю, ты должен идти. Ты ненавидел каждый шаг по пути из Афин. Roma Dea призывает тебя, и она получит свое. Но у меня другая богиня.
Луций встал; Диона села в молчании. «Это тупик; неумолимый и жуткий, как сама Roma», — подумал он.
— Чтобы фурии прокляли твои видения! — выпалил он наконец. — Я обещал, что никогда не брошу тебя. И не брошу.
В первый раз спокойствие изменило ей. Она протянула к нему руку.
— Нет! Это разорвет тебя на куски.
— Я обещал, — упрямо повторил он.
— Я освобождаю тебя от твоего обещания.
— Нет.
— Ты должен уйти. Ты нужен твоей богине.
— Тогда пойдем со мной.
— Нет.
И снова в шатре повисло молчание. От него не было спасения. Луций чувствовал, как разрывается его сердце. Рим — на другом берегу пролива. Здесь — Египет и его сторонники. Даже воздух в этой стране казался нездоровым, коварным, полным экзотических благовоний, духов, ароматов Востока. Луций вдохнул полной грудью — и его чуть не стошнило.
89
Прозвище патрицианского рода Корнелиев, из которого вышли выдающиеся полководцы и государственные деятели, способствовавшие укреплению гегемонии Рима в Средиземноморье.