Духовные наследники храмовников, в чьих сердцах еще стучал пепел сожженных, и просто мечтатели, очарованные легендой, сотворили именно то, в чем наотрез отказались сознаться, несмотря на пытки и костры, их пращуры. Да, это было на первый взгляд неожиданно, но не слишком, ибо преемственность часто бывает двузначна, а следовательно, чревата вызовом и протестом. Тамплиеров, как в свое время альбигойцев, а затем и всех прочих мучеников инквизиции, обвиняли в безбожии, поругании христианских святынь, содомском грехе и таких непередаваемых гнусностях, которые способны совершить лишь люди с поврежденной; психикой. Но в традиционном комплекте обвинений, возводимых палачами в сутанах, были и такие, что поражали и до сих пор продолжают тревожить воображение болезненной фантазией, какой-то изощренной нелепицей.
Попробуем разобраться в этой чудовищной мешанине явной клеветы и суеверного помрачения.
В протоколах следствия, основывавшихся на показаниях приора Монфоконского, заведомого клеветника, перечислены следующие смертные грехи: не признают Христа, пречистой девы и святых; плюют на крест и топчут его ногами; поклоняются в темной пещере идолу Бафомету, обтянутому человеческой кожей, которого почитают как своего бога, и мажут его жиром изжаренных младенцев, рожденных от соблазненных ими девиц; поклоняются также и самому дьяволу в виде кошки; сжигают тела умерших товарищей, а пепел подмешивают в пищу младшим братьям; целуют друг друга «во все восемь отверстий»; содомничают и т. д. Достаточно проштудировать «Молот ведьм», написанный инквизиторами Шпренгером и Инститорисом, или ознакомиться с наветами последующих времен, поразительно живучими, невзирая на их бредовую сущность, чтобы проникнуться убеждением в невиновности тамплиеров. Дети своего времени, люди из плоти и крови, они были столь же грешны и столь же праведны, как и их судьи.
И все же инкриминируемые им мерзости — столетие спустя те же грехи навесят на Жиля де Ре — «Синюю бороду» — дают повод для размышлений. Мне представляется вполне вероятным, что крестоносцы сжигали трупы своих павших товарищей. Я вижу здесь не столько влияние всевозможных еретических сект, с которыми соприкасался орден на «святой земле», сколько насущную в условиях войны и жаркого климата необходимость. Разве иоанниты не сжигали больничное белье и бинты в день своего святого? Рожденный требованиями элементарной гигиены обряд, а не нарочитый вызов христианской традиции можно усмотреть в этом огненном действе. И вправду «в огне обновляется природа». Что же касается пепла, то сходные обычаи я наблюдал у ламаитов, верящих в особую силу пепла перерожденцев будд и бодхисатв, духовных наставников. Да и христиане во все времена истово поклонялись чудотворным мощам, в том числе пеплу блаженных мучеников, разве что не употребляли его в пищу.
Усвоив от манихеев, катаров и всевозможных византийских раскольников, нашедших приют у арабов, доктрину метампсихоза,[11] вечного круговорота, храмовники вполне могли прибегнуть и к «таинству пепла». Неумирающая иДея, непрерывная эстафета традиций, огненный цикл. Обратимся теперь к Бафомету. Подобного имени не встречалось Доселе ни в сочинениях отцов Церкви, ни в гримуарах чернокнижников, ни в кабалистических таблицах. На этом оселке оттачивали хитроумие ученейшие люди прошлого и настоящего, но загадка так и осталась загадкой. Даже самое оригинальное толкование, основывающееся на греческих корнях, согласно которому «бафометиос» есть «крещение мудростью», не может претендовать на абсолютную достоверность. Загадочное имя пытались вывести из фрагментов, взятых от ненавистного тамплиерам слова «папа» и столь же непопулярного имени Мухаммед, но это совершенно искусственное построение. Подразумевая под кумиром храмовников двуглавое олицетворение зла, французский историк де Кенси допускает явный анахронизм. Папа стал врагом храмовников слишком поздно, чтобы сделаться объектом ритуальной игры, а на предшественников Климента им нечего было жаловаться. Я уж не говорю о том, что сам облик загадочного кумира рисуется крайне разнообразно, с числом голов от одной до трех.
В ранних источниках — это старец с длинной белой бородой. Такая точно фигура, кстати, украшает фронтон старинной церкви Сен Мерри. Вообще непосредственное знакомство с памятниками тамплиерской архитектуры, с немногими уцелевшими склепами и надгробными плитами лихих крестоносцев больше, чем любые, часто сомнительные свидетельства письменности, убеждает в крайнем своеобразии их символики. Ее связь с культурной традицией гностиков и альбигойцев почти очевидна. Вот почему небезынтересно прислушаться к доводам авторов, пытавшихся косвенно реконструировать философский смысл «тамплиерской ереси», зерно ее крамольной гордыни.