Все-таки кладу мантию на полку, сбросив истлевшее полотенце на пол. Адреналин бушует в венах — время кажется живым, я чувствую каждую секунду. Пытаюсь успокоиться, прежде чем ворваться обратно и обнаружить ее там же, где и до этого.
В тусклом свете свечей ее голые ноги блестят и переливаются — или мне так кажется?
Она положена на спину, связанные впереди руки заведены наверх и зацеплены путами за крепление на изголовье. Старый извращенец.
Она смотрит. Она ждет.
Она обязана понять меня, иначе мы оба падем от рук этого старика: пташке подрежут крылья, а я снова буду собирать себя из осколков зеркала. Только в этот раз уже не соберу.
Приближаюсь.
За нами, возможно наблюдают. Или слушают. Я не решаюсь сказать напрямую.
Услышь меня.
— Знаешь, ты сегодня очень плохо себя вела, Грейнджер, — начинаю я, приближаясь к ней. В ее глазах отблески огней, а вокруг сплошная темень. Сколько уже она не видела солнца?
Она перебирает ногами, желая отползти как можно дальше.
Не выйдет.
— Поразительно, насколько я был добр раньше. Ведь я все тебе прощал. Но знаешь что? — надеюсь, голос не дрожит. Сочиняю на ходу. — Пора тебе расплатиться за это.
Сажусь боком на кровать, лицом к ней. Кладу руку на голень, и она вздрагивает подо мной, не в силах подвинуться. Не смотри на меня так, Грейнджер, ты все поймешь. Ты же лучшая на курсе, лучшая среди многих за последнее столетие, ты же заучка, зубрила, ты же умеешь понимать.
Мои руки становятся требовательными.
— Меня всегда бесило, что ты задираешь нос, — сообщаю я, скользя по ноге вверх и сжимая коленку. Дрожи, да, это так сладко. Отгоняю от себя эти мысли. Власть и вправду наркотик.
— Меня всегда бесило, что ты лезешь вперед без спроса. Но я мог бы это простить, — шепчу я, впиваясь пальцами в бедро. Мягкая, беззащитная. Непонятного цвета платье превратилось в разорванную тряпку, серую, как и все здесь. Он пытал ее? Что еще он делал с ней?
— Однако ты ударила меня! — щипаю ее за внутреннюю сторону бедра, оставляя синяки, и она взвизгивает. Ее накрывает понимание, что все по-настоящему. Мы только начинаем, дорогая. Прости.
— Ты посмела прикоснуться ко мне, — шиплю я, стискивая другое бедро в опасной близости к ягодицам, и она скулит сквозь эти ужасные тряпки, завязанные у нее на затылке.
— Знаешь, как меня бесила вся ваша троица?! — Беру за челюсть второй рукой, как накануне, только теперь у нее не получится укусить меня. Она снова вскрикивает от неожиданности. Поверила, что мы не играем. Все правильно.
— Я рад, что Амбридж смогла отыграться на Поттере, — ласково говорю и глажу ее горло, чтобы схватить и приблизить к себе. Она выдыхает и начинает хрипеть, потому что я сжимаю слишком сильно. Я произвел нужный эффект.
— А я смогу отыграться на тебе, — улыбаюсь, задирая одежду и пробираясь к талии. Она скулит. Мы только начали.
Даже не смотрю вниз. Стараюсь, по крайней мере. Ее тело блестит и переливается. Кажется, я уже это говорил.
По-хозяйски щупаю за ребра. Сжимаю правую ягодицу, и она подскакивает, желая отодвинуться, но получается лишь прижаться ко мне, что явно пугает ее.
Снимаю руки с крепления и резко переворачиваю все ее тело, заставляя уткнуться в подушки, отчего она кричит. Нависаю сверху и почти ложусь на нее. Кажется, она начинает плакать. Еще чуть-чуть, потерпи.
— Вспоминаешь, как оставляла меня в дураках с Выручай-комнатой? — шепчу на ухо, коленками прижимая ее икры к матрасу. Ползу рукой по гладкому бедру вверх, к трусикам, заставляя ее задохнуться, а потом что-то промычать в свою тряпку. — Как ты и весь ваш идиотский Отряд Дамблдора корчили из себя великих мракоборцев? — Тонкая ткань под моими пальцами податливо скользит вниз. Гермиона громко и часто мычит, ее голос становится все выше, пока я стягиваю трусики. Ее руки прижаты к груди в позе молящегося, и она не может двигаться — только ерзать, что и делает. И визжит. Наверное, умоляет меня остановиться.
Она и хнычет, и просит, и боится.
— Как ты выдумала с этими монетами, а? — Выдыхаю на ухо, а она все плачет и уже почти не бьется подо мной.
Звякаю пряжкой ремня, и она заходится в истерике.
— Бесили меня с этим гиппогрифом! Его должны были казнить! — Я бьюсь бедрами о ее задницу. Боже. Она обнаженная, она орет, она…
Я теряю контроль и смотрю вниз.
Ее круглая задница в форме сердца подо мной. Ноги несильно разведены. Я опускаю руку вниз — прости — и глажу по бедрам, ягодицам, накрываю ее промежность ладонью, и я в раю. Ощущение теплой вульвы прямо под моими пальцами, она подрагивает, я держу Грейнджер одной рукой за талию — прямо за мягкий живот, она худая и теплая, чувствую лобковую кость — а другой ощущаю блаженство.
Пожалуйста, пусть эта картина навсегда останется в моем мозгу, я буду счастлив всегда помнить о ней, это же так красиво — ее тело мерцает, она пульсирует под моей ладонью, она трепыхается, но не может вырваться, тем самым делая для меня эту пытку только слаще.
Ты должна понять.
Запечатлеваю картину и прощаюсь с ней, мысленно оставив навсегда в своем сердце.
Убираю руку с вульвы — она дернулась подо мной, и мой без того напряженный член до боли упирается в брюки. Кажется, смазка уже несколько раз проступила сквозь трусы.
Грейнджер в панике, и я собираюсь держать ее там, пока она не поймет.
Снова бьюсь бедрами о ее задницу, и она вопит во все свои грейнджеровские легкие, еще не осознав, что мои брюки на мне. Я не совсем мудак, я не буду доставать свой член, но со стороны все должно выглядеть правдоподобно. Я не могу рисковать.
— Испортила такую красивую музыку своим отвратительным танцем с Поттером, кто тебя учил двигаться?! — продолжаю я, надеясь, что она услышит.
— Хвасталась, что любишь буйабес, так вот, это еда для нищих, — втрахиваю ее в матрас, мой член не понимает, что происходит, как и она. Кажется, она перестает голосить, только громко выдыхает каждый раз, когда я толкаюсь в нее.
На самое ухо шиплю ей:
— Говорят, что ты умная, ты должна понять меня, Грейнджер, — рискую, но она вроде бы приходит в сознание, — это мои гены. Я такой же, как отец и мать. Ты и Уизли сколько угодно можете сосаться в тайных местечках, вы же так подходите друг другу.
Она все еще плачет, но тело натянулось подо мной и расслабилось. Она не чувствует, как ее влагалище таранит мой член. Она не чувствует, что ей больно. Она начала понимать.
— Смешно, что он так ревновал тебя к Поттеру, что даже свалил, — хриплю я ей, и она поворачивает ко мне лицо.
Ну же, милая. Ты же умная. Откуда я знаю все эти вещи?
Смотрю на нее с мольбой, на миг скинув с себя маску гнева.
И она едва заметно кивает.
Она кивает! Она поняла.
Я чувствую невероятное облегчение, хотя пенис поспорил бы со мной и выиграл бы по всем пунктам. Мне сложно двигать бедрами, потому что у меня не было секса так давно, что я чуть не излился в собственные брюки от одной пародии на него.
Надо заканчивать.
Замираю и прижимаю ее к себе, лбом упираясь в ее плечо. И — прости, но так надо, — отталкиваю ее, смачно плюнув куда-то район лица. Мне стыдно. Я не смотрю.
— Помойся, — бросаю я и застегиваю ремень.
Кажется, она разрыдалась.
Прости, нам нельзя рисковать.
Пожалуйста, найди мантию.
***
— У вас накопилось много претензий, — смеется старик, и мне хочется свернуть его морщинистую шею, и пусть его голова болтается, как у курицы. Он знает, что там происходило. Мое поведение оправдано, но я все равно чувствую себя отвратительно. Хочу сжечь дотла этот замок и его хозяина, чтобы он медленно иссыхал, восседая в своем троноподобном кресле. Мертвый престол.
— Я рад, что смог их предъявить, — бросаю вполоборота к нему. — Заметил, что она довольно тихая. У вас получилось ее усмирить, — замечаю в надежде, что смогу разговорить его.