А из лазуревой пасти заливатянутся мхи, расторопша и слива.Синее выжгло себя для другого.Стало невидным и тайным, как слово.
2. Зеленое
Зеленое. Способ пробиться и лечьне хлебом единым, но в жаркую печьплавильного летнего неба. Травойкоросту земли пробивать головой,
ветвями царапать безлунную мглуи красным шиповником сдобрить иглу,пугать ластоногих трепетом лилий,бамбуком чертить бессмыслицу линий.
Пора. Эта песня нами допета.В кадастрах садов обезумело лето.В мокрых стволах одноногой березырвет себя сок, как бутыль на морозе.
Кружится солнце туда и обратно.Деревья в лесу безмолвны, как правда.Грачонка перо, что похож на комок,с убийственным грохотом падает в мох.
3. Желтое
Желтое. Свет при отсутствии света.Корчатся в озере призраки лета.Голых деревьев глухие пилястры.На жухлой траве горящие астры.
Плавают кляксы оранжевых листьев.И бегают в парке контуры лисьи.Осень. Агония отзвуков лета,оторопь веток до звона скелета.
Оторопь неба, простудность глотанийльдистых ветров и дождей бормотаний.И камышей худосочных стропилаизморозь словно гвоздями прибила.
Желтое лезет к себе за подкладку,сама на себе же ставит заплатку.Лес в коматозе забвенья. И воткорабль природы на север плывет.
4. Белое
Белое. Это уже не намек, носнег или стыд, что стучится к нам в окна.Отблеск конца при отсутствии смерти.Не голос, не тишь. Уже что-то третье.
Снег. Он улегся чистым белым листом,намекая: может, когда-то, потом…Свет, отразившись, останется светом.Жизнь, завершаясь, не сгинет. При этом
нам путь к красоте преграждает зима.Преграда съедает себя же сама.Поземка метет и небо, как вакса.Время любить и собой любоваться.
Время последних катренов. И хлебомне с кем делиться. За домом, за хлевомбелоесчернымичерноесбелым.Все пишется слитно почерком беглым…
Ночной крик василиска
Этот лес. Этот голос. Быльем поросло.Из былья выдираю сухое весло.Это тело, покрытое мокрым бельем,будет тоже затянуто мшистым быльем.Это вечность со вкусом казенных галет,это я, погребенный под шорохом лет.Это небо. И это всего лишь река.Были крылья. Теперь это только рука,под которой от счастья не вскрикнет никто.Я влезаю в века, как влезают в пальто.Мне всегда на людей безнадежно везло.Это лодка покоя. А это весло.Ни воды и ни крови мы здесь не прольем.Никогда ты, родная, не станешь быльем.И зачем же тогда эта жизнь нам дана?Чтобы пить ее чашей, в которой нет дна?Хватит нам и ладоней лицо вытирать.Хватит взгляда, чтоб вовсе тебя потерять.Это даже не стих. Это шепот и писк.Я встаю над водой, как ночной василиск.То ли жив хорошо, то ли плохо убит.Я сегодня за завтра кровищей умыт.Поднимаюсь в гниющей своей чистотеэтим стершимся словом на рваном листе,этой буквой, что вырвана с корнем из жил.Я любил как умел. Как любил, так и жил.
Стихи с набережной
Я лежу в этом городе вздыбленным мостоммежду Веной прозрачной и невским погостом,между плеском волны и резьбою дверей.Я ослеп и оглох в молоке январей.Мне бы только минуту, и я уцелею.Видишь, птицей на бакене смутно белею.Я лежу в этом городе кротостью луж,по которым бредет тощий пес неуклюж.Вот дома отразились в припадке падучей,их углы то тупы, то становятся круче,а потом затопляются где-то совсеми гремят электричкою в ноль двадцать семь.Я свечусь в этом городе лампой в парадноми шуршу голубями туда и обратно.Этот вечер настоян на брызгах такси,на отрывочном «нет» и бездушном «мерси».Мне бы только минуту, и я соберусьв плеске баржи, натужно толкающей груз.Или в желтых подтеках на краске Сената.Мне бы только минуту. А больше не надо.
Двор на Петроградской
Идти дворами и остановиться вдруг,заслышав стоны мусорного бака.Я знаю. У попа была собака.Собаки нет. Но есть в окне паук.
Пожиться. Надев на нос очки,вглядеться в стены дома цвета теста,нюхнуть амбре из темного подъезда,в котором смешаны «Шанель» и кабачки.
А под ногами, словно мелкий шрифт,для голубей рассыпанное просо.И разминая пальцем папиросу,заслушаться, как воет старый лифт.