- Выучишься-писарем станешь, наряжаться будешь баско, есть сладко: щи с мясом, кашу пшенную с маслом, чай будешь пить с сахаром и с кренделями.
Люди почитать будут,
- Мама, я тебя к себе возьму, буду кормить и работать не заставлю. Вот тогда вдосталь отдохнешь.
В первое же воскресенье после начала учебного года в высшем начальном в погожий сентябрьский день "бабьего лета" мы с мамой отправились по бруснику. Дорогой она меня наставляла, как жить надо.
- Слушайся учителей, ни с кем не дерись, не связывайся с городскими они отчаянные. Угождай богатым, которые из купцов да из чиновников, потом сгодится, пособят службу найти...
- У нас в училище все ребята курят и меня заставляют. - Вру и не краснею.
- А ты скажи им, что здоровье не позволяет.
Такое выражение "здоровье не позволяет" у нас в деревне не ходит, мать услышала его в городе и с ученым сыном старается говорить по-городскому.
- Да, так они и поверят.
Мать замолчала, разговор не состоялся - по-прежнему курить придется тайком.
Редкие молодые сосны, вересковые кусты, изредка березки и заросли ольхи - вот из чего состоит лес в этих брусничных местах. Сосны растопырились во все стороны, вверх растут медленно, зато комель толстый и сучья толстые, вереск тощий, с черными, мелкими, жесткими несъедобными ягодами, ольха с пожелтевшими листьями, с серыми шишечками - семенами.
А внизу по земле темно-зеленый разлив брусники, окропленный гроздьями ярко-красных ягод. И всюду причудливое кружево паутины. Солнце, умытое утренней росой, яркое, чистое, пригревает чуть-чуть.
В небе рассыпалась стайка белых, пухлых, мягких облаков. Воздух прохладный, вкусный, без единой пылинки.
Бруснику собирают не по ягодке, а срывают целыми гроздьями, словно корову доят. Мамины руки снуют очень проворно, у нее уже один бурак полный, взялась за другой. Я тоже стараюсь, но у меня наполовину меньше.
Мать собирает ягоды- и говорит, говорит:
- Худо, Ванюшка, без родителей расти, не приведи господи никому крещеному. Я своего батюшку в глаза не видела. Его взяли в солдаты, когда матушка на сносях была. Ей, бедной, только и досталось, что год замужем. Угнали его на войну, там и сложил свою головушку. Матушка рассказывала, что был он рослый, ядреный - я в него пошла, - а пуля али штык уложили его в сыру землю. Остались мы с матушкой сиротами-бобылями. Никакого пособия нам не вышло.
Было у нас земли чуть-чуть, а ни коровы, ни лошади.
Землю отдавали Глыбиным-из третьего снопа; они вспашут и посеют, а мама сожнет и два снопа Глыбиным, один нам. Земля не унавоживалась, и хлеб родился худо. Матушка стала побираться, куски Христа ради собирать. А как мне исполнилось семь годов, в няньки меня отдала. Потом по людям ходила, все больше в городе: где постираешь, где с малыми повозишься-смотришь, накормят и кто пятачок, а кто и гривенник. На кофту либо на сарафан и наберешь потихоньку. Восемнадцати лет замуж вышла. Иван в те поры жил в работниках у купца. Хозяйство бедное, одна лошаденка, одна коровенка, а их четыре братана. Старший, Николай, со своим семейством переехал в город и нанялся в пастухи, кое-как кормились, но он запил и вскорости умер. Теперь Онисья с четырьмя детишками не знаю чем и живет, говорят, что водкой тайно торгует. Деверь Григорий уехал в Питер и ни копейки домой не посылает отрезанный ломоть.
Ефимко да Иван остались дома.
Так мне опостылела бобыльская жизнь, что я с радостью пошла в семью, какая бы она ни была бедная. Уж как я старалась, как ворочала! Хоть и в бедности, да все как у людей, не бездомная. А свекровка злая: как я ни старалась, а она все ругается, попрекает каждым куском хлеба. Только своего Ефимушку берегла и жалела, ему самый хороший кусок, да чтобы не переработал. А как разделились, отец день и ночь в заботах, до упаду работает, и я тоже. Слава богу, не пропали, хоть и обидел нас Ефимко ведь закон на его стороне. Теперь, Ванюшка, жить нам легче, Натаха подросла и до работы жадная, отец зимой в подводах худо-бедно добывает на соль, керосин, на чай-сахар, на приварок. А вот с обуткой и одежей беда: на такую ораву не напасешься. Много'ли выручишь в городе на молоке от одной коровы? Ведь и маленьким надо.
Д-р-р-р... - у меня из-под ног вылетел рябчик. От неожиданности я вскрикнул, сделал шаг, и взлетели еще три рябчика.
Солнце перевалило за полдень. У мамы оба бурака полные ягод - около пуда набрала, а может, и больше. У меня один, тоже полный. Пошли домой, Идем по лесной травянистой дорожке. Хочется пить.
В мелких лужах дождевая прозрачная вода, припадаю и пью - прохладная, вкусная, отбивает во рту .оскомину от кислых ягод. Дышится легко, захолодевший воздух протекает по всем жилам, разливается по телу, и усталости как не бывало. Убегаю вперед, усаживаюсь на пенек и поджидаю маму. Приземистые сосны, подсвеченные скатывающимся к горизонту солнцем, разбежались по вырубкам. Так в страдную пору маленькими семейными группами и одиночками рассыпаются по полю бабы и девки - каждая, к своей полосе. Кое-где тонкие березки стелют вокруг себя желтое покрывало. Ольха грустит, прощается с теплым летом.
Мама, усталая, довольная, что потолковала со своим сынком, рассказала ему о своей нелегкой судьбе, отвела душу. Все, что она рассказывала, не было для меня новостью, но слушал я с интересом и думал:
какая у меня хорошая мама!
Так ласково и задушевно мать разговаривала еще с Пеструхой, особенно когда ее доила. Корова будто и в самом деле что-понимает, слушает, покачивает головой, оборачиваясь, и внимательно смотрит на хозяйку большими голубоватыми глазами. И щедро отдает молоко. Корова у нас хорошая, удойная, летом дает по тридцать бутылок молока (что-то около двадцати литров по-теперешнему). Это была настоящая кормилица семьи.
Половину удоя мы относили в город постоянным заказчицам по три копейки бутылка, а остальное на свое прокормление: маленьким - цельное молоко, взрослым - снятая простокваша, а сметана в переработку на масло. Изредка творог с простоквашей, а по воскресеньям всем цельное молоко!
Ну и ухаживали мы за Пеструхой! Летом в жаркую пору, когда гнус одолевает, корова весь день во хлеву, я серпом жну траву по межинкам, и Пеструха весь день хрустит свежий корм. Пойло утром и вечером теплое зимой с запаренной половой, а летом - с мелко изрубленной крапивой, заваренной крутым кипятком. Мыли и причесывали свою красавицу, и никогда она не выходила со двора неряхой.
С коровой мать разговаривала, как с разумным существом, от которого зависит благополучие семьи, ни одного грубого слова ей не скажет, а все "голубушка", да "матушка", да "кормилица ты наша". И корова платила завидным послушанием.
ФЕВРАЛЬ СЕМНАДЦАТОГО
По календарю февраль последний месяц зимы.
У нас морозы и метели. Правда, день стал длиннее, солнышко поднимается все выше и выше, а тепла нет.
"Солнце на лето, зима на мороз", говорят у нас в ту пору. И вдруг в конце месяца - оттепель. С запада дуют влажные ветра, снег на солнцепеке стал мягче, деревянные заборы оттаяли: пощупаешь голой рукой - не холодно. И впрямь, весной пахнет. Но никогда бы я не запомнил этой оттепели, если бы она не совпала с необычным событием.
Из своей сторожки выбегаю прямо в коридор. Это своеобразный клуб училища. В нем по утрам и в перемены всегда людно. В конце коридора уборная, а там туча махорочного дыма и несмолкаемый гул: "Дай докурить", "Дай хоть разок затянуться", "А ты мне давал?" и все такое. Другие ученики выстраивались у стен вдоль коридора и каждого выходящего из уборной пропускали тумаками через "зеленую улицу", конечно, не сильными, а так, для виду.