А они рядом, вместе — Ким и Геннадий — выглядели довольно внушительно, как бы подтверждая известную мысль о том, что на таких вот людях и держится белый свет, что с ними уверенней чувствуешь себя на земле.
Светлана познакомила их с остальными гостями, представила: Максим, Рудольф, Катя.
Максим протянул руку, будто добрым и старым знакомым, а другой рукой еще и похлопал обоих по плечам. Рудольф тоже держал себя по-свойски, даже укорил дружески за то, что припоздали и заставили глотать слюнки над яствами праздничного стола. Катя улыбалась, как ясное солнышко; и сразу удивила своей подвижностью — будто мячик — нередкое качество девушек, склонных к полноте.
— Давайте уж за стол, — торопила бабушка Светланы, суетливо передвигая на скатерти блюда и салатницы.
Ребята переглянулись, Гена, кашлянув, сказал:
— Мы тут по случаю праздника… для хозяек дома, конечно… маленькие сувениры… примите вот.
Ким развернул магазинный сверток, достал расшитые цветным узором тапки из оленьего меха:
— Это вам, бабушка.
— Да уж мне-то зачем? — ахнула старушка. Но тотчас прижала подарок пушистой опушкой к сухонькой груди, вытерла жилистым запястьем глаза. — Ну, большое спасибо вам, ребятки, что не забыли старую… дай вам бог здоровья! Сейчас пойду надену — и уж до скончания века своего не сниму, радость-то какая, и удобно, и тепло…
— А это вам, Светлана, — Гена открыл небольшую коробочку, вынул из нее прозрачный кулон на тонкой серебряной цепочке.
— Вы что, мальчики? — растерялась она. — К чему такой дорогой подарок! Ведь это янтарь!
— Мы решили, что он вам пойдет, — заверил Гена, однако друзья уже и сами поняли, что Свете нравится их подарок, и были довольны безошибочностью своего вкуса.
— Мало ли что мне идет!..
— Но это и главное, — сказал Ким.
— Пожалуйста, нагните головку, — попросил Гена.
— А что, и нагну… люблю все красивое.
Гена осторожно надел кулон на ее шею. Тоненькая серебряная цепочка мягко коснулась нежной девичьей кожи. Когда Светлана выпрямилась и встала против люстры, янтарь засиял подобно прозрачной капле лиственничной смолы, да ведь он и был этой застывшей смолой.
— Ой, Светка! До чего тебе к лицу… — восхитилась Катя.
Первый тост за столом попросили сказать Максима: вероятно, у него была прочная репутация краснобая.
— В такой день нелегко говорить тосты, — сказал Максим, щурясь на играющее искрами шампанское в бокале, — поэтому я предпочел заранее сочинить — да еще, извините, в стихах…
— Браво! Ура! — закричали все, вскочив с мест.
Светлана польщенно и счастливо засмеялась.
«Вот ведь что значит — талант, как у него вышло складно!» — подивился Ким.
Николай Васильевич торжественно внес большой супник с ухой из свежего налима — от него истекал умопомрачительный аромат.
— Вот это вещь! — воскликнул Гена. Сам заядлый рыбак, он за долгую зиму соскучился по свежей ухе. — Вы и зимней рыбалкой увлекаетесь, Николай Васильевич?
— Иногда заведу продольничек под лед — что и попадется…
— Ладно скромничать! — упрекнула отца Света. — Круглый год рыбкой нас потчует.
— Николай Васильевич — рыбак упорный: не хочет рыба клевать — он сам в воду залезет и ее за жабры подведет к крючку, — сказал Максим тоном своего человека в доме.
Николай Васильевич и Геннадий завели долгий разговор о хитростях подледного лова.
По правую руку от Кима сидела бабушка. Она пригубила шампанского и чуть захмелела. Неожиданно взяла его руку в свои сухощавые ладони, погладила ласково. Видно, старой холодеющей руке было приятно коснуться молодой и горячей кожи.
— Ты мне больше по нраву, чем этот Макса… — шепнула на ухо Киму, покосившись на Максима. — Он хоть и вальяжен и речист, а душою пуст, уж я знаю…
Ким зарделся, не находя слов. Но в голове мелькнуло: «Не худо бы и внучке твоей послушать такое разумное слово!»
Рюмка коньяка, налитого вслед за шампанским, приятно разморила его: все-таки сказывалась усталость после лыжной прогулки. Он почувствовал себя свободней. Впрочем, никто не заносился, все держались на равных и никто не чурался их, заводских парней, новичков за этим столом. Пили мужчины тоже на равных. Кроме Николая Васильевича, который едва притрагивался губами к своей рюмке. И еще Геннадий, когда разливали по очередной, прикрыл рюмку ладонью: