— Я — пас. Добрый дух, вселившийся в меня, предупреждает, что ему уже хватит — и тебе, мол, тоже, — пошутил он.
— Трезвенником хочешь прослыть? — поддел Рудольф, бывший уже заметно навеселе.
— Почему же прослыть? — удивился Гена. — Правда не хочу.
— Не нажимайте, зря — он у нас парень железный, — сказал Ким о друге, не скрывая гордости.
— Какой же, в таком случае, из тебя рабочий класс, если робеешь хватануть лишнюю рюмку? — задиристо спросил Геннадия Рудольф.
— Нет, правда, ребята, расскажите немного о себе… — Это уже Максим примирительным тоном переводил вопрос в другую плоскость. — Хорошо ли вам живется на свете? Какие мечты, какие жизненные планы? Только честно. Без газетных трафаретов — мы ведь сами газетчики, журналисты…
Пауза настороженности возникла за столом. Те, кто давно знал Максима, понимали, что его вкрадчивый тон даже опасней откровенных задиристых наскоков Рудольфа.
Но и сами ребята поняли, что вот — началась проба сил, выяснение — кто на что гож и кто чем дюж? — и они не торопились с ответом.
— Если говорить обо мне, — сказал наконец Гена, — то я на жизнь не жалуюсь.
— Хм… так бы мог ответить и жеребенок, резвящийся на лугу с сытым брюхом, — усмехнулся Максим.
Света кинула на него быстрый предупреждающий взгляд.
Но Геннадий, вовсе не обидясь, улыбнулся.
— Ясное дело, мог бы, умей он говорить… Но это — если мерить счастье только сытым брюхом. А человеку еще многое требуется кроме этого. Допустим, профессиональное удовлетворение, гордость своим умением — я, правда, бываю счастлив, когда вижу готовый добротный дизель, к которому приложил руку…
— Но ведь каждый день одно и то же! Сегодня — дизель, завтра — дизель…
— А я думаю, что большинство людей на земле изо дня в день делает одно и то же, — ответил Гена, насборив лоб. — Потому и приобретается опыт, мастерство, потому и есть у человека профессия.
— Но не скучно ли каждый день только и знать, что крутить гайки? — настырничал Максим.
— Да почему же только гайки? — пожал плечами Гена. — Дизель, или возьмем полный трактор, разве он из одних гаек да болтов складывается? Чтобы собрать его и сдвинуть с места — и чтобы дальше сам пошел, — нужно многое понимать в технике, тем более — в современной технике.
— И потому удовлетворение от этой работы, я думаю, испытываешь не меньше, чем ваш брат — газетчик! — вмешался Ким с горячностью, которая могла показаться и излишней. — Да ведь мы тоже газеты читаем и радио слушаем, видим, как некоторые из вашей братии статьи катают… работа — грубей, чем точильный брусок, и не слаще каравая из мякины. И людям от такого чтива ни холодно, ни жарко — ни ума, ни души оно не трогает… Развезут, бывает, на целый подвал про то, как тот же Геннадий Игнатов выполняет норму на сто пять процентов. А ему и самому читать такое скучно…
Жестковатой получилась тирада Кима. И он сам это понял, спохватился, но слова уже были сказаны, обратно их не вернешь.
На какое-то время за столом водворилась тишина. Потом Рудольф воскликнул весело:
— А что? Хотя и с пересолом сказано, но — в точку!
— Но ведь я и не утверждаю, Ким, что все газетчики счастливы своим делом, испытывают полное удовлетворение, — заметил рассудительно Максим. — Не каждый с душой относится к своему делу, а уж о творческом горении порой и речи нет… Эх, друг милый, если б ты знал, сколько приходится писать такого, к чему не лежит душа… вот самому неинтересно, а надо… Потому и спросил: интересно ли вам работается, живется?
«Да, зря я атаковал его с такой яростью, — подумал Ким. — Он, оказывается, человек умный, старающийся проникнуть в сердцевину вопроса».
— На этот вопрос двумя словами да с ходу не ответишь, — пришел Геннадий на помощь другу. — Конечно, мы не такие уж мастера до складных речей — нам бы лучше руками чего-нибудь пожмякать… — Он, рассмеявшись, несколько раз сжал и разжал свои некрупные жилистые кулаки. — Да вот начну хотя бы с такой мелочи. Иду я, например, по заводу — а он у нас сильно разросся, народу работает уймища! Иду я — и только успеваю здороваться. Все люди знакомые. И знакомство это не шапочное, привет и уважение — не формальные, а от души — будь то директор, будь то мастер… Подойдут, поговорят, расспросят. А ведь я, казалось бы, простой рабочий, невелика персона — но в том-то и дело, что на заводе простой рабочий — главная фигура. И этим я счастлив… уж поверьте, говорю совершенно искренне, железно говорю!
Николай Васильевич привстал за столом, протянул Геннадию руку, потряс от души: