А еще есть самые любимые на свете руки: руки ее отца. Сильные, ласковые, надежные. Когда Света была маленькой, эти руки и умывали, и одевали ее, заплетали косички… Чего только не умели делать эти руки! Они с одинаковой ловкостью кололи сучковатые чурки и пестовали нежные цветы, мастерили парник и плели сеть, писали деловые бумаги и бережно листали ветхие архивные листы.
Особенно любила Света отцовские руки осенью, когда поспевали дары лесов и вод, — руки отца как бы пропитывались всеми запахами северной земли: свербящим запахом соленых грибов и квасным духом смородинового листа, горечью чеснока и ароматом глухариного мяса…
Жалко, что девочка, подрастая, отдаляется от отца: даже испытывает неловкость, если отец погладит по голове. Стесняется поделиться с ним своими тревогами и сердечной болью, как бывало раньше. А поделиться-то ох как надо… ведь больше не с кем.
И все это вместе называется — жизнь.
Петр Максимович Пунегов опять встретился с учительницей своего сына — на этот раз совсем случайно, на улице.
— Побывать бы вам в школе, — сказала она, горестно покачивая головой.
— А что за необходимость? Тот вопрос улажен как будто…
— «Двойки» в четверти — это разве не необходимость? — глаза учительницы стали строже.
— Какие «двойки»? — У него даже голос сел. — Я просматривал дневник сына, мать расписалась. Не сплошные «пятерки», конечно, но «двоек» там не было…
— «Двойки» занесены в дневник.
— Ну и ну…
Домой Петр Максимович чуть ли не бежал, ничего не замечая вокруг, тяжело дыша, чувствуя, что вот-вот разорвется сердце. Не укладывалось в сознании, что после всего происшедшего — после того собрания, после прилюдного срама — сын мог еще что-нибудь натворить. Это было бы окончательным падением. И потому в душе Петра Максимовича зрела решимость: больше прощения не будет.
Отпирая дверь ключом, он услышал истошные крики певца с магнитофонной ленты, и это удвоило ярость.
Сашик сидел в своей комнате: в одной руке держал книгу, другой набивал чем-то рот, а тело его вихлялось из стороны в сторону, ноги притопывали в такт музыке.
Кулаки Петра Максимовича сжались, затяжелели сами собой, он рявкнул:
— Ты что это схимичил в дневнике, поганое отродье?!
Сашик сжался от испуга, попытался что-то ответить, объяснить:
— Папа, видишь ли…
Но отец уже ничего не слышал: гнев и сердечная боль залепили ему уши, будто вязкой смолой. Он, почти в беспамятстве, молотил сына кулаками, бил куда попало. И лишь отпустив с десяток порядочных тумаков, Петр Максимович очнулся. С изумлением глянул приходящими в разум глазами на распростертое тело плачущего сына — застонал сам, уткнул лицо в ладони, побрел в свою комнату.
Безнадзорный магнитофон как ни в чем не бывало орал:
Сашик поднялся с полу, выключил звук, подошел к двери отцовской комнаты. Постоял молча, еще содрогаясь от всхлипов, решился все же.
Отец сидел за письменным столом, уронив голову, бессмысленно водя пальцами по столешнице.
— Папа, эти «двойки» мне вывели еще за старое, — сказал Сашик. — Понимаешь, я сильно отстал тогда… И мне просто не хотелось причинять вам новые огорчения. Подчистил, переправил… Решил, что в последней четверти исправлю… Поверь мне! Я распрощался с прошлым. Я постараюсь учиться лучше, вот посмотришь…
Петр Максимович с трудом поднялся, молча прижал голову сына к груди.
— Но ты, пожалуйста, ничего не говори маме…
— Как же так? Ты сам лжешь — и еще меня настраиваешь на ложь…
— Не говори ей, папа!
— Она и без меня узнает, — вздохнул Петр Максимович. — Может, знает уже…
К ночи Сашик домой не явился.
Несчастная Софья Степановна металась по комнатам, полная безысходного материнского горя.
Когда муж все-таки признался, что отлупил Сашика, она схватилась за голову:
— Ты что натворил, истукан, старый идиот? — причитала она. — Разве битьем можно воспитывать ребенка? У него еще не зажила травма от этого дурацкого собрания… Сынок! А вдруг он что-нибудь сделает с собой в отчаянье?.. Отправляйся, ищи его — и гляди, один не возвращайся…
Петр Максимович, сам изрядно напуганный, не возражая, отправился на поиски. Зашел к однокласснику Сашика, побывал на вокзале и в аэропорту, даже облазил с фонариком чердак, — но сына нигде не было.
Вернулся домой, только развел руками в ответ на взгляд жены, устремленный на него с мольбой и надеждой…