— Ах ты, старый коршун, до смерти заклевал дитя! — зарыдала мать, глядя на съежившегося мужа с ненавистью и брезгливостью.
Бросилась к телефону, подняла трубку — вероятно, хотела позвонить в милицию, — но передумала отчего-то, бессильно опустила трубку.
— Соня, возьми себя в руки, — сказал Петр Максимович. — Ну, заночевал у какого-нибудь дружка. Завтра явится… Ведь понимает, что за такие проделки — подчистки в дневнике, а это официальный документ, — за такое по головке не гладят…
— Замолчи ты, чурбан бездушный! Неудачник, письмоводитель… Ты не только ребенка погубил, но и мою жизнь искалечил! Ведь я могла… нашла себе муженька!.. Уйди с глаз, постылый, ты мне противен! Понимаешь, про-ти-вен…
Софья Степановна дышала открытым ртом, как рыба, выброшенная на берег.
— Всегда и во всем почему-то виноват я, — пытался унять истерику своим смирением Петр Максимович. — Когда-то я не был тебе противен… В ту пору, когда тебя еще не вознесли, когда ты не была еще профсоюзной дамочкой и не банкетовалась с высоким начальством…
— Прочь с глаз! — Софья Степановна топнула ногой.
— Хорошо, я уйду… — сказал Петр Максимович, повернулся и скрылся в своей комнате.
Там он постоял, оглядывая комнату, увидел за шкафом охотничью двустволку, которую уже лет пять не брал в руки. «Наверно, сильно проржавела, — подумал он почти безразлично, припоминая, где лежат патроны. — Если сунуть конец ствола в рот — верное дело…»
— Петя, что ты тут делаешь? — послышался испуганный голос Софьи Степановны, вошедшей в комнату. — Мне страшно одной… Ты прости, пожалуйста… я сама не соображаю, что говорю, что делаю. Прости…
Петр Максимович растерялся: в голосе жены была не только безмерная тревога отчаявшегося человека, но и что-то другое, давно забытое им: тепло той близости, которая соединяет людей, много лет проживших бок о бок.
— Не надо так переживать, Соня, — сказал он. — Ведь ничего с ним не случилось. И наверняка не случится, кроме того, что уже есть…
Софья Степановна, бросившись к нему, уткнулась лицом в плечо, опять затряслась в рыдании.
А Сашик явился назавтра, счастливо избежав новой взбучки. Какая уж там взбучка — живой, невредимый, и за то ему великое спасибо.
Ким застал Николая Васильевича во дворе дома. В одной рубахе с распахнутым воротом, уже по-весеннему без шапки, копошился он под дровяным навесом, ладил впрок садовый инвентарь.
— Честь труду! — крикнул Ким через забор.
Тот быстро обернулся, лицо его засветилось радостью.
— А, Ким! Чолэм — здорово! Входи-входи…
— Вот, принес обещанное, — сказал Ким, когда они уже обменялись крепким рукопожатием и можно было объяснить цель визита, хотя Николай Васильевич и не спрашивал его об этом. — Те самые древние ножны, о которых был разговор.
— Ножны? Ну, спасибо, сынок!.. — просиял хозяин, будто Ким принес не полуистлевшие ножны, а слиток золота. — Пошли в дом, хватит с меня на сегодняшний день трудовой терапии, — сказал он, отирая потный лоб тыльной стороной ладони. Оглядел пространство двора, еще в нестаявших завалах снега. — Погоди вот, придешь как-нибудь летом — увидишь, какие тут будут райские кущи…
— Много сил отнимает эта работа, — посочувствовал Ким, — и ведь каждый год начинать снова здорово…
— Мой труд — не главный. Это земля трудится во всю свою мощь, родит, растит! Земля да солнышко. А я как бы посредничаю в меру своих стариковских возможностей. И радуюсь, когда все, что посажено, оживает, проклевывается из-под земли, является на свет многоцветьем! Откуда что берется: из одного зернышка — белое, как снег, из другого — алое, в глаза полыхает. Не только ведь плод или семя родит земля, но и красоту несказанную…
А когда поднимались по ступенькам крыльца, спросил усмешливо:
— Значит, устроили мирской суд этим мазурикам? Света рассказывала… Но как думаешь, проймет ли их это?
— Во всяком случае, распинались да каялись крепко. А там кто их знает.
— Света у нас оптимистка, а верней сказать — доверчива, как дитя. Считает, что после того, как с них сняли стружку, они как бы заново на свет родились. Хорошо бы так. Да не знаю, не знаю… Ведь натуру человека трудно изменить — она устойчива, и бывает, что в дурном закосневает скорей, чем в добре…
— Это верно, — согласился Ким.
— И вот что особенно важно: если парни останутся предоставленными самим себе — вряд ли можно ожидать благих всходов. Так на дурости и будут просаживать юный пыл.
— Мы одного из них взяли в свою бригаду.
— Вот это — деловое решение! — от сердца похвалил Николай Васильевич. — Возле вас, работяг, комсомольцев, он выправится. Ведь знаешь поговорку: с кем поведешься…