— А вырастем, становимся взрослыми, — подхватил Ким, — и те же проблемы, по новому кругу…
— Да, бывает, что самые светлые помыслы с возрастом развеиваются по ветру, — вздохнул Николай Васильевич.
— Но о Свете этого не скажешь, — уверенно заключил Ким.
— Не знаю, что ей предстоит — жизнь еще впереди… Я старался достойно воспитать свою дочь. Растил, учил. Да не знаю — все ли сумел, как надо… Конечно, если бы ее мать была жива, она бы сумела больше для нее сделать. И лучше. Да вот — мало ей было отпущено дней на этой земле…
— Николай Васильевич, а вы так и не захотели снова жениться?
Он ответил не сразу, будто бы что-то проверял в самых потаенных уголках души.
— Нет. Было время, чего уж скрывать, даже совсем собрался. И женщина вроде хорошей показалась… но однажды подумал: ведь если у Светланы с мачехой отношения не заладятся, то уж и ко мне с ее стороны полного доверия никогда не будет — найду вторую жену, а потеряю единственную дочь… и на том, как говорится, закрыл вопрос.
Николай Васильевич кашлянул, обветренное его лицо вдруг смягчилось лукавой улыбкой:
— Впрочем… Может, мне теперь жениться? А что? Светлана выросла, выучилась, скоро своей семьей придет пора обзаводиться, и не до меня ей будет… Верно, Ким? Самое время мне опять женихаться!
Эля написала что-то на тетрадном листке, придвинула соседу по парте: «Ким, давай на переменке удерем с уроков. Все равно ничего не лезет в голову. Хочется побыть вдвоем. Сегодня вечером у нас никого дома нет. Ладно?»
Ким вспыхнул помимо своей воли. Глаза девушки, обращенные к нему, были гораздо красноречивей слов в записке. Заколебался на мгновение, чувствуя, что идти и хочется, и нет — какая-то сила удерживала, старалась образумить. Но как скажешь об этом Эле?
Он кивнул в ответ.
Поехали на автобусе. Эля заявила, что незачем тратить драгоценное время на пешие прогулки. А Ким всю дорогу терзался сомнениями, понимая, однако, что сомневаться поздно.
Эля жила в двухэтажном доме той самой окраины города, откуда не раз доводилось ему возвращаться домой в ночь-полночь, а одно такое возвращение оставило на его темени зажившую, но еще прощупываемую отметину.
Эля втолкнула его в комнату:
— Располагайся, включи пока телевизор, а я мигом…
Ким опустился в кресло. В этой комнате все ему было знакомо: голубые обои на стенах, шторы на окне, поверх капроновой воздушной кисеи разрисованные диковинными кувшинами, торшер о трех рожках и едва уловимый запах «Лесного ландыша» — Эля всем духам предпочитала эти.
По-прежнему со стены, с увеличенной фотографии в овальной рамке, улыбалась девушка: короткая летящая стрижка, пухлые отворенные губы, светлые и ласковые глаза.
А вот явился и оригинал — Эля успела переодеться, открытое платье пестрит бубновыми ромбиками и не скрывает ладных ножек девушки.
Все по-прежнему… Только вот в нем самом, в Киме, обнаружились какие-то перемены. Раньше, когда он оказывался в этой комнате наедине с Элей, радость распирала его подобно весенним бурным и нетерпеливым потокам… Неужто половодье совсем сошло с этой заверти?
— Давай немножко выпьем, — предложила Эля.
— Ну, разве что немножко.
Оставалось надеяться, что вино подстегнет настроение и сердце, сметет прочь то отчуждение, которое лишь сейчас он обнаружил в себе, в давно налаженных отношениях с этой девушкой. И опять-таки ему хотелось этого — он ощущал со всей силой, — но что-то удерживало, вразумляло, расхолаживало.
Эля поставила на журнальный столик пузатую бутылку коньяка.
— Ого! Армянский… — усмехнулся, разглядев наклейку, Ким. — Крепкое зелье.
— Припасла еще к Восьмому марта… ведь ждала тебя, а получила всего-то открытку: «Поздравляю… желаю…» — Она бросила на Кима пытливый взгляд, от которого он еще более смешался и ответил по возможности непринужденней:
— Ну, что ж, где винцо — там и праздник. — Вышиб пробку, разлил в рюмки. — Прими еще раз мои запоздалые, но искренние поздравления!
— Спасибо, — ответила Эля, опустив ресницы. — Ким, а ведь ты… ты изменился очень ко мне. Думаешь, не вижу?.. С тобой творится что-то, хотя и не пойму что. Холодом от тебя так и веет… Неужели я тебе надоела?
— Ну, скажешь тоже! Ты самая милая и самая славная девушка на свете. Я пью за тебя, за твое здоровье! Только, гляжу, сама-то ты и не пригубила…
— Ничего, ты на меня не равняйся. Пей, наливай еще. Ты ведь мужчина, а я…
Было совершенно ясно, что сейчас один поцелуй избавил бы их обоих от долгих разговоров и тягостных объяснений, но вот с поцелуем-то Ким и не спешил. Предпочитал вести все тот же шутливый разговор, но и он иссяк — водворилось неловкое и тягостное молчание.