Ощущая на ногах какие-то колоды вместо сапог, поплелся Бычок дальше, искать другого помощника и советчика. Нового старосты в Арабиновке не было, не могли подобрать надежного. Пошел к Адаму Кирнажицкому, как и думал раньше. Во дворе увидел Алексу, строго спросил:
— Старик дома?
— Да тут где-то…
— Позови в хату, а сама не заходи!
— Так в хате Марфа.
— Ее сюда вызови! Нам надо одним поговорить.
Адам зашел в хату спокойно, безразлично и даже без тени удивления кивнул незваному гостю головой, с хозяйской озабоченностью стал поливать из кружки себе на руки. Возможно, в этом была необходимость, а скорее всего, хозяин взялся мыть руки, чтоб не подходить к полицаю и не подавать ему руки.
Пантя сидел возле стола, держа карабин между ног и грустно опустив голову, насколько позволяла его шея. Сходив в Голубовку и обратно, выдержав такое стояние перед начальником полиции, он чувствовал необыкновенную усталость и какое-то неприятное нытье в ногах. Если бы в это время Адам предложил ему подвинуться ближе к столу и налил бы добрый стаканчик, то это было бы наилучшим и желанным лекарством. Появилась такая надежда, когда хозяин начал мыть руки. Но Кирнажицкий спросил так же равнодушно, как и поздоровался:
— Что скажешь, пан полицай?
— Если уж на то… — не поднимая головы, будто не желая, заговорил Бычок, — то я не полицай, а полицейский… — Он едва приметно приподнял локоть с белой повязкой. — По-немецки — шуцман.
— Я не учился по-немецки, — заметил Адам.
Пантя замолчал; видно было, что без угощения он не хотел терять времени на посторонние разговоры. Уставив затуманенные глаза прямо в обросшее лицо хозяина, он сказал:
— Вам приказано сделать одну штукенцию!.. Тут, в Арабиновке.
— Кем приказано и какую это?.. — не утрачивая спокойствия, спросил Кирнажицкий.
— Приказал начальник полиции! А штукенция…
— Так я же в полиции не служу, — резко возразил Адам.
— Это неважно! — Бычок принял угрожающий тон. — Все мы служим новому порядку! Берите пилу, топор!.. Лопату я сам найду… Гвозди, наверно, понадобятся… И марш за мной! Я покажу место!
— Да что надо делать? Что? — начиная возмущаться, спрашивал Кирнажицкий. — Может, я и не умею этого?!
— Прикажем — сумеете! Марш! — Пантя встал и взял карабин наперевес.
…По улице они шли рядом, и Бычок нес свое оружие, повесив на плечо. Перед людьми он не хотел показывать, что ведет старика не по доброй воле. Возле часовни они остановились.
— Вот тут! — сказал Пантя.
— Чего тут? Зачем ты меня сюда?..
— Будете ставить виселицу!
— Кто? Я? Одурел ты? Какую виселицу? Зачем?
— Сами должны знать! Не колбасы же вешать!
Адам выпрямился, решительно подступил к полицаю.
— Так ты это чтоб моими руками?.. Так? Ты думаешь, как это ты все могешь, так и я, и каждый? Нет, парняга, или как там тебя лучше назвать… Не хочу язык гадить… Меня не заставишь стать врагом своим людям. Тебе приказали, так ты и делай, если уж стал таким!
— А я вам приказываю! — крикнул Пантя, но в голосе уже не было прежней суровости, так как действительно он не имел полномочий кому-нибудь перепоручать это дело. — Я и сам помогу, — добавил он уже более покладисто.
— Не проси и не грози! — твердо сказал Адам. — Не на такого напал.
— А это? — похлопал Бычок пальцами по прикладу карабина.
— Не страшно мне и это! — сказал старик, махнул рукой и повернул обратно.
— Постойте! — крикнул Пантя и двинулся следом. Он почувствовал, что «воевать» с этим человеком возле часовни, да еще по такой причине, не очень удобно, так как выскочат люди, особенно дети и старухи, и начнут заступаться за мельника и с ними ничего не сделаешь. Не лучше ли подойти с другой стороны?
— Слушайте! — обратился он к старику, когда догнал его. — Неужели вы не знаете, не чувствуете, что я вам уже не раз помогал? Почему вы не хотите помочь мне?
— Как это ты помогал?
— А всяко! И теперь помогаю! — Бычок заговорил с обидой и даже с убеждением в своей правоте. — Думаете, я не видел и не вижу, что мельница работает по ночам?.. И не знаю, что вы там мелете и кому?
— Может, и знаешь, — спокойно ответил Кирнажицкий. — Твоя мать сколько раз приносила на самогонку молоть, так спроси у нее, почему днем боится носить. А мельницу я пускаю тогда, когда ветер есть.
— Не кивайте на мать, — немного смутившись, сказал Бычок. — А зачем туда Бегуниха наведывается да этот самый ихний Иван-Павлик? Они же не в Голубовке теперь! А где ваш зятек? А дочки ваши чего это каждую ночь шныряют возле мельницы? А Хану кто прятал? И еще могу кое-что вспомнить.