— Вспоминай, вспоминай, — не теряя выдержки и даже с насмешкой сказал Кирнажицкий. — Но и тут я тебе не помощник: ни о ком и ни о чем не знаю! И вот уже, может, года два в глаза не видел ни Бегуна, ни какого-то там зятька. Он, говорят, к нашим подался.
— Когда позовут туда, — Пантя показал свободной от оружия рукой на Голубовку, — то все придет на память. Но я этого не хотел бы.
— Не боюсь я ничего! — твердо сказал Адам, прибавил шагу и вскоре свернул в свой двор.
Около полудня Пантя пришел домой. Мать хлопотала у печи, чтоб накормить его обедом, но сынок только глотнул из кувшина, а от обеда отказался.
— Нету у меня времени, совсем нет, — пожаловался, поглядев на старые ходики с ржавыми гирями, висевшие на стене между окон. — Надо идти одну неотложную работу делать.
И все же остановился, даже сел на лавку.
— Что я у вас хочу спросить… — обратился он к матери. — Больше не у кого спросить. Вы всюду ходите и ездите, меняете, продаете, покупаете, а то и так берете… Не видали случайно, чтоб где тут поблизости стояла эта… — даже и его язык не мог сразу вымолвить, — ну, что немцы теперь ставят… виселица?
— В Старобине есть, — без удивления ответила мать. — На самом базаре. И в Бранчичах, в нынешнем имении.
— А какие они? Как сделаны?
— В Старобине — как качели: два столба вкопаны в землю и наверху перекладина. А в Бранчичах — один столб и одна упорка держит перекладину.
— Так, может, это просто качели?
— Нет, в Старобине один раз какой-то человек на них висел.
Вечером никто из Голубовки не приехал, не пришел. И назавтра никто из гарнизона не поинтересовался пригодностью Пантевого «изобретения». Стояло оно, ни богу свечка, ни черту кочерга, еще несколько дней, а потом утром на арабиновской улице появились сразу две автомашины: одна — с черной будкой, без окон, вторая — под брезентом и с окнами. Панте было приказано согнать всех арабиновцев к часовне.
Побегать пришлось до семи потов, а когда наконец и он подошел к машине, то увидел, что неподалеку от его сооружения стоял Левон, в длинной сатиновой рубахе навыпуск и неподпоясанный, с открытой головой, как у себя в хате или в церкви; белые взлохмаченные волосы свисали на лоб, на уши и больше на затылок. За его спиной и по бокам застыли немцы с автоматами на животах.
У Панти даже в глазах потемнело: испуг и удивление охватили его внезапно и так сильно и властно, что началась непреодолимая боль в ногах; он не знал, куда деться, что делать, что говорить, как произнести хоть слово, если о чем-нибудь спросят. До этого времени он не знал, что Левона арестовали, может, и никто не знал: старик часто исчезал на несколько дней из хаты, даже кота забирал с собой.
«Почему они таились от меня, скрытно следили за его хатой, может, каждую ночь?.. Значит, не верили мне… И теперь не верят, а дальше будет еще хуже…»
Подошел начальник голубовской полиции, в начищенных сапогах и с таким же блестящим ремнем с кобурой на выпяченном животе, дотронулся пальцем до влажного от пота плеча, и Пантя содрогнулся, будто от электрического тока.
— Не упади! — с язвительной ухмылкой промолвил начальник. — Теперь ты понял, для чего я тебе отдавал приказ?
Пантя смотрел на него дико и растерянно.
— Такую святую нору раскопал у тебя под носом!.. — продолжал начальник. — Что ж это ты… Га? А вон и святоша! Ангел-хранитель… Лекарь и знахарь… Пособник бандитов! Ты знал об этом?! Замечал хоть что-нибудь? Гляди у меня теперь, мертвяк поганый!
Немецкий офицер в блестящих погонах и с белым крестом под горлом влез на подножку черной машины. Говорил по-немецки, а вслед кто-то повторял не то по-русски, не то по-украински. Пантя не смотрел на немца и почти не слушал, что он говорил: ему, как охраннику нового порядка в Арабиновке, уже все сказал начальник голубовской полиции.
— Марш, принеси что-нибудь под ноги! — прошипел ему тот же начальник почти в самое ухо. Шипение, как змеиное, грозное и беспощадное.
— Что принести? — почти бессознательно спросил Бычок. Он ухватился за удобный случай исчезнуть отсюда, готов был побежать хоть на край света, чтобы только не оставаться тут в эти жуткие минуты. Однако действительно не знал, что сюда надо принести.
— Ну, скамью какую-нибудь, балда! — процедил сквозь зубы начальник полиции. — Мигом! Вон, из его же хаты!
То, что этот проходимец и негодяй хорошо знает, где Левонова хата, еще больше обеспокоило и смутило Пантю, но основательно, всесторонне он не мог теперь обдумать и взвесить это неожиданное для него обстоятельство. Вбежав во двор, будто инстинктивно кинулся к двери, но сколько ведь времени займет, пока сладишь с замком или взломаешь дверь. Глянул на окно — в нем все равно не было стекла, — стукнул прикладом еще раз и влез в хату. По сырому запаху и по беспорядку, царившему там, понял, что хозяина уже давно тут не было.