— Так я говорила, — начала оправдываться секретарша. — Говорила. Но вы… — и чуть не заплакала от волнения и обиды.
— Вы… вы… — попрекнул Евмен Захарович. — Всё, если что, так я!..
И, замолчав, оперся локтями на стол. Только теперь ему вспомнилось, что Синицкий был чересчур бледным и измученным, что в его запавших и грустных глазах светилась затаенная, но горькая обида.
Секретарша переминалась с ноги на ногу около стола и не знала, что ей делать: то ли молча выйти, чтоб Евмен Захарович даже и не услышал скрипа, то ли ждать, пока он еще что-нибудь скажет.
— И давно она болеет? — наконец спросил Кривошип. Поднял голову и растерянно посмотрел на девушку.
— Ну как давно? — замялась та. — Не год и не два… С месяц уже болеет. И очень тяжело.
— А сколько девочке? Большая уже?
— Моя ровесница. Вместе когда-то в школу ходили.
— Хоть бы сказали когда… Ты ж тут…
— А вы об этом не спрашивали.
Евмен Захарович встал, заложил большой палец за борт кителя и задумчиво прошелся по длинному, во весь кабинет, ковру. Мягкие, начищенные сапоги поскрипывали.
— Так вы прямо из больницы и доставили его сюда? — не то спросил, не то высказал предположение.
— Из больницы! — подтвердила девушка.
— Вот же народ! — Он возмущенно взмахнул руками. — Иди скажи, чтоб его сейчас же отвезли к дочери.
Девушка стремительно выбежала.
Евмен Захарович еще несколько минут ходил по ковру: корил себя за то, что проявил такую нечуткость, а своих подчиненных — что не сказали о несчастье Синицкого. В течение этого времени ни разу не подошел к телефонному столику, чтоб набрать какой-нибудь номер. Зазвонил телефон, так и то не спешил снять трубку, а только посмотрел, по какому аппарату звонят. Заметив, что не по «вертушке», отвернулся и направился к двери. Тут в углу стояли большие, еще, наверное, со времен Петра Первого, часы. Они будто почувствовали приближение хозяина — зашумели и отсалютовали двумя ударами.
Тогда хозяин посмотрел на стрелки: действительно было два часа ночи. Он открыл настежь одну за другой двери и вышел в приемную. Секретарша испуганно вскочила, но Кривошип прошел в коридор, ничего ей не сказав. Там распахнул дверь в комнату, где сидел Синицкий. Несколько сотрудников, в том числе и женщины, встали.
— Где он? — и посмотрел на один из пустых стульев.
— Уехал в больницу. У него…
— Знаю! Идите домой и вы! Два часа ночи!
Дома Евмен Захарович не заснул почти до рассвета. Раза два даже намеревался встать и вызвать машину — думалось: а что, если б поехать в больницу да поговорить с Синицким, может, и отлегло бы на душе.
Часов в девять утра, когда к нему наконец пришел сон, позвонил на квартиру председатель месткома и попросил разрешения заказать за счет министерства траурный венок.
— Кому? — удивился Евмен Захарович, и голос сразу обмяк и заглох так, что никто б не узнал его голоса. Вероятно, председатель месткома не верил, что разговаривает со своим непоколебимым руководителем…
Это произошло в те далекие времена, когда Евмен Захарович был еще в самом зените, когда все пути сами открывались перед ним и казалось, что любая должность будет предложена ему, пожелай он только этого. Никогда он не был в армии, однако из кителя с двумя нагрудными кармашками почти не вылезал. Над одним из кармашков блестел значок депутата республики. В первое время, когда стал депутатом, пальто не хотелось застегивать даже в холод. Ехал в машине — и тоже не застегивался, чтоб не закрывать значка.
Тогда Кривошип был первым заместителем министра. А что значит быть первым заместителем в министерстве строительства, да еще при таком министре, который и строить не умел и не очень-то стремился к этому?
С того времени прошло немало лет. Много чего построил Евмен Захарович за эти годы — строитель он отличный, этого никто не мог у него отнять. А кое-что другое и отнималось временами и снова отдавалось, было прочным и непрочным. Почему-то слишком быстро прошли те времена, когда редко который день не приносил надежд на перемену к лучшему. Тогда казалось, что есть для этого все необходимое: образование, работоспособность, биография. И все ж лестница завершилась министерством, а потом пошел спуск — значит, чего-то очень важного не хватало.
Чего не хватало, Евмен Захарович и теперь по-настоящему не знает, но уже и не очень думает об этом. Как-то увидел в Минске группу молодых депутатов и едва сдержал улыбку. Осень, холод на улице, а они бегут с сессии в пиджаках, чтоб в магазинах видели, что у них на лацканах депутатские значки. Уже и не верилось, что когда-то сам был такой…