Через некоторое время малый Бычок, как начали его звать соседи, знал все Квасовы закутки в сенях, в погребе, а потом и на чердаках. Домой его чаще всего приводили силой — сам не шел. А в хате отец шершавой ладонью, как старой, изъеденной щеткой, чистил его штанишки с прорешкой сзади, промывал запыленные глаза и уши, мазутный нос.
— Чем только не пахнет от тебя? — удивлялся, но без злости, Богдан. — Аж нос забивает!
— Злодеями! — подсказывала Бычиха. — От своей хаты отбился из-за этих злодеев!
— Дети не злодеи, — решительно возражал Богдан. — И отец их не был злодеем.
Один раз Пантя пришел домой сам и похвалился матери:
— А я в Аркадя как запустил яйчом, так весь рот заляпал и нос!
— Яйцом? — переспросила мать.
— М-гу, — мальчик довольно кивнул головой.
— А зачем же яйцом швыряться? — удивленно упрекнула мать. — Картошкой, и то нельзя. Где ж ты его взял, яичко?
— Под амбаром. Там куры несутся.
— Так, может, это и не Квасовы куры? — встревожилась Бычиха. — Может, это даже наши, потому что не все несутся дома. Ты б, сынок, принес это яичко домой, я бы тебе испекла его или сварила на завтрак. А там, у Квасов, все не свое, а краденое. Куры — тоже. У них батька был злодей, и его люди убили колами.
— А что такое злодей? — спросил Пантя.
— Это такой человек, который делает людям разное зло. А это — не зло, если принести яичко домой.
Через некоторое время Пантя посгонял с гнезд всех Квасовых кур и яйца в карманах принес домой. Наутро Бычиха изжарила яичницу на большой сковороде. Богдан удивленно посмотрел на хозяйку (даже в праздники она не пекла такой яичницы), однако сел за стол и со смаком поел.
Яйца младший Бычок носил домой часто. У Квасихи кур было много, паслись, кормились они где попало и как попало, так как хозяйка, оставшись одна с тремя мальчиками, не в силах была за всем усмотреть, со всем справиться и уладиться. Потому и неслись куры где попало, иногда даже на огороде, о чем хозяйка и сама не знала.
Яичница на столе у Бычихи стала появляться часто, но об этом мало кто из посторонних знал, а если и знал, то не обращал внимания — у нее были и свои куры. А вот когда еще через некоторое время Вулька вдруг нарядилась в новое магазинное платье, тут уже заговорили. На какие деньги могла Бычиха купить такое платье? До этого времени и сама она всю жизнь ходила в домотканом, и дочка ничего не имела, кроме юбки в «елочку» да свитки из валеного сукна.
Богдана тоже это удивило. Он, может, и спросил бы, откуда появились деньги на Вулькины наряды, если б хозяйка не купила ботинки и Панте. Пока было тепло, мальчик не надевал их, ходил босиком, но примерял при отце, и Богдан очень радовался такой обнове. Своей жены он, в сущности, не знал, хоть и был примаком у нее вот уже несколько лет. Перед ним она никогда не раскрывала ни своей души, ни своего сундука, который стоял за перегородкой в сенцах. Дверцы перегородки всегда запирались на один замок, сундук — на другой. Ключи прятались ото всех.
«Может, у нее что и сбережено, — подумал примак и допытываться не стал. — Ну и хорошо, если так. Вулька уже девка, да и Панте не все же время ходить в лаптях и сермяжных штанах».
Через месяц, а может, и больше у Панти появилось фабричное пальтецо — такого не было у самого богатого ровесника. Радостно было глядеть отцу на своего стройного, как подпанок, сына. Что можно было представить лучшего на свете, того и хотелось Богдану и для своего ребенка: он же первенький, да, наверно, и последний.
Как-то перед этим побывал Богдан в нашем уездном городке, зашел там к знакомому стрелочнику. Не так давно этот стрелочник был тоже деревенским, жил в Арабиновке, почти по соседству с Богданом. Земли имел мало, да и ту ленился обрабатывать, потому и не пользовался уважением у землепашцев. Прозвали его «Рассол», по-видимому, за то, что даже огуречного рассола своего никогда не имел, а все выпрашивал у соседей.
Бросил все и побрел в город. И вот диву давался теперь арабиновский примак, гостя у него. Пол в комнате из досок и пахнет смолой. Кровать застлана ворсистым одеялом. Сели обедать, так Рассол выпил после обеда кружку молока. Просто выпил, а не съел с хлебом. Это особенно удивило Богдана, так как ни в прежней его жизни, ни в теперешней не было такого, чтоб кто в семье напился молока, как воды. Даже детям такого счастья не перепадало.
Была у Рассола и жена, привлекательная даже, шустрая женщина, хоть сам он очень неказистый с виду. В деревне никто из местных девчат, даже самых пересиделых, не хотел идти за него замуж. А в городе так все, значит, иначе.