Из-за веснушек Вулька не надеялась особенно на хорошего жениха — мать тоже понимала это. Но таинственный кладик возымел определенное значение. Теперь уже ни мать, ни она сама особенно не скрывали от людей, что у них кое-что припрятано: пускай «клюют» женихи, пускай слетаются, как пчелы на мед!
«Клюнула» шерсточесальная машина. Ну что ж! Кривенький и костлявенький Ромацка вряд ли придется Вульке по вкусу, но, зная натуру дочери, Бычиха могла уже теперь смело и уверенно говорить с Ахремом.
Для большей определенности она шепнула ему в сенцах, когда провожала:
— Мы тоже не какие-нибудь нищие, не погорельцы, не к тому будь сказано. И за дочкой дадим кое-чего.
— Вот же… И одно к одному… — удовлетворенно сказал Ахрем.
Вернулась женщина в хату довольная, готова была в ладоши захлопать от радости. А Богдан молчал. Бычиха посмотрела на него и хотела что-то сказать. Но он не поднял глаз.
— Вулька пойдет шерсточеску крутить? — вдруг спросил Пантя.
— Дурачок, почему ты так говоришь? — упрекнула мать. — Разве коней у Ахрема нет?
— А мы один раз крутили, — похвалился Пантя. — Все вместе, гуртом.
Вскоре вошла Вулька. По глазам матери она догадалась, о чем шел разговор с Ахремом, но виду не подавала, прикинулась грустной и чем-то недовольной.
— Пойдешь шерсточеску крутить? — спросил Пантя у нее.
— Молчи, дохлик! — гаркнула на него Вулька и отвела глаза, чтоб не встретиться с колючим взглядом отчима.
— А мы туда гвоздей набросали! — злорадно сообщил мальчик.
Мать с дочкой вскоре вышли из хаты. Они хорошо понимали, что при отчиме и особенно при Панте в открытую говорить нельзя. А Богдан и не обратил на это внимания: идите, куда хотите, решайте там, как хотите. Он чувствовал, что посещение Ахрема пришлось по душе им обеим, и мысленно немного посмеивался над ними. Пусть Вулька уходит из хаты — жить с ней тут нелегко. Однако же если б у него спросили, то сказал бы, что Ахрем приходил не только потому, что наслышан о золоте Сушкевича…
Так почему ж он все-таки пришел?
Ни Бычиха, ни Вулька на деревенские собрания не ходили и, наверно, не знали, что уже несколько раз там шел разговор о том, чтобы в Голубовке и Арабиновке был создан колхоз. А если и слышали об этом, то вряд ли знали, что Ахрем получил твердое задание и что это значило.
Раньше на сходках Гнедого иногда называли подкулачником, а на последней выступал уполномоченный райкома партии, в военной форме, и на воротнике у него с обеих сторон — по четыре блестящих треугольника. И он при всем народе сказал, что Ахрем — кулак, так как у него есть машины: шерсточесалка и молотилка.
— А что такое кулак? — уточнил уполномоченный и указал рукою прямо на Ахрема. — Кулак — это класс, который надо ликвидировать на базе сплошной коллективизации.
Эти слова уполномоченный повторил несколько раз. А недавно Квасов-старший по всем правилам живописи вырисовал их на беловой стороне обоев и повесил на стене Лопанихиной хаты, где когда-то Богдан играл на вечеринках, а теперь там чуть ли не каждую неделю проводятся собрания.
Если сын кулака женится на дочке бедняка, то, видно, получится уже не тот класс, который надо «ликвидировать».
Вот та главная причина, которая привела Ахрема к Хотяновским.
Перед очередным праздничным днем тот же уполномоченный снова приехал в Арабиновку. На сходку в хату Лопанихи пришли на этот раз не только мужчины. У порога уже стояла, как цапля, на одной ноге Марфа; в самом углу, возле судомойки, укрывшись за чужими спинами, сидела Квасиха; там и сям видны были платки других арабиновских женщин. За столом, который был сдвинут со своего места и с которого сняли хлеб и скатерть, сидел председатель Голубовского сельсовета Клим Бегун, знакомый тут многим голубовский житель. С того времени как пришел из армии, он почти всегда ходит в военной форме и с орденом Красного Знамени на груди, на красной подкладке. Есть у него и наган, который он носил в кармане. Об этом знают мальчишки чуть не всего села и потому особенно уважают председателя.
Рядом с ним каким-то образом пристроился Никон Лепетун, сын бывшего мельника, а теперь уже несколько лет и сам мельник, да неудачный, беззаботный: довел отцову мельницу до того, что даже крылья подгнили. Самым крайним сидел за столом Богдан Хотяновский, как представитель местной бедноты.
Уполномоченный говорил довольно убедительно и без особых затруднений находил нужные слова. Вначале все у нас думали, что это очень большой командир — восемь блестящих треугольников на воротнике, если сосчитать все вместе, с обеих сторон. А потом кто-то дознался, что это только старшина роты. Ну что ж! Старшина так старшина. В колхозе тоже будет старшина. Уполномоченный, может, только по военному чину — старшина, а по должности, то, наверно, много выше, так как привозят его всегда в бричке на хороших лошадях.