Я очень хотел, чтобы он сказал что-нибудь похвальное и в мой адрес, уж хотя бы за то, что его конь почти всю дорогу ел сено с моего воза.
— Сегодня у нас еще бюро райкома, — добавил Маринич. — Съезжаемся, сходимся только поздними вечерами.
Он не успел хорошо усесться в возок, как остуженный ходьбой налегке и подкормленный душистым сеном конь рванул с места. Мне долго слышно было, как большие и жесткие комья снега из-под его кованых копыт разбивались о дощатый лобок выгнутого передка.
Переехав реку, я снова услышал диковатый голос Ромацки. Ничипор остановил своего коня, за ним стали все. Выяснилось, что Хрумкач не мог втащить свой воз на более высокий речной берег. Мы подошли, стали подталкивать воз, а мой отец с Богданом взялись за гужи. Хрумкач взобрался на горку, но потом шел вяло и тяжело дышал.
— Не покормил ты его, — снова упрекнул Ромацку Богдан, когда все разошлись по своим возам.
— Да ел, нехай его волки съедят!
— Неужели ты все время таким будешь? — сдержанно, однако на самой грани возмущения, спросил Хотяновский. — Просто не знаю, как ты будешь жить в колхозе?
— Как все будут зить, так и я… — понуро ответил Ромацка.
Сбрасывали сено все вместе, друг другу помогали. Ромацка занял очередь последним. Помочь ему остались только Богдан, мой отец и я. Остальным Богдан сказал, чтобы ставили коней на место и шли домой.
На санях оставалась часть сена, когда Ромацка стал на него коленями и погнал коня в широко открытые боковые ворота.
— Ты куда? — остановил его мой батька. — Еще же не все.
— А цто тут?… Клок один, корове в золоб.
Подошел Богдан, ощупал руками сено и вытащил оттуда торбу, полную овса. Она даже и не вынималась ни разу и конечно же не вешалась Хрумкачу на шею.
7
После моего провала в Минской музыкальной школе я все время, где только мог, читал объявления о приеме на учебу. С начальным образованием никуда не принимали, но однажды мне попалось объявление о том, что в Рогачеве открывается профтехшкола бондарей. Об образовании там почему-то не говорилось, и я подал заявление. Мне было все равно, где учиться, лишь бы учиться.
Вызов пришел быстро. Отец снова что-то продал или законтрактовал и собрал меня в дорогу. В профшколе сказали, что экзамены надо держать за шесть классов, однако справки об образовании не потребовали. Мне пришлось держать эти экзамены, и тогда снова вспомнилась Лида, которая в свое время, может, и не зная того, часто помогала мне в моем самодеятельном пастушьем образовании.
Экзамены я сдал и началась моя бондарная жизнь в казенном фартуке.
Через три года стал заведующим бондарной артелью, снова ходил в фартуке, но уже в другом городке, вдали от Рогачева.
Про Арабиновку я кое-что знал из писем от матери, которые писались поначалу не ее рукой (позднее она научилась писать). Да и самому удавалось частенько, хотя и неподолгу, навещать родные места.
Что произошло в Арабиновке за то время, если брать в общих чертах, в деталях?
Богдан Хотяновский как-то подтянулся, посвежел, став колхозным полеводом, хотя порой и недоедал и недосыпал, чуть ли не дневал и ночевал в поле.
По сердцу человеку пришлась такая работа, где ему было оказано полное доверие, где можно было и почувствовать и проявить себя настоящим человеком.
Левон Солодуха (это было уже немного позже) почему-то снова куда-то выехал, наверно в город, в знакомую больницу или аптеку. Пока он пребывал там, Вулька выкопала всю смородину и крыжовник на его огороде.
Недели через две Левон вернулся домой, нашел свои кусты и сказал Вульке, что если не перенесет их назад, то засохнут они на новом месте вместе с Вулькой.
На глазах всей Арабиновки Ромацкина жена носила кусты смородины и крыжовника снова к Левону в огород.
Квасовы сыновья, все трое, учились очень хорошо, и старший, Василь, стал счетоводом в колхозе; средний, Антип, сел на первый «Путиловец», который появился в колхозе; младший, Аркадь, еще доучивался в Старобинской семилетке.
Все они жили с матерью, уважали ее и оберегали, только об отце никому ничего определенного не говорили, так как, видно, и сами не знали чего-либо достоверного.
Позднее, когда я уже был мастером на одном деревообрабатывающем комбинате, дошли до меня и такие слухи.
Первое.
Пантя стащил у своей матери остатки золота и исчез из Арабиновки.
Долгое время никто не знал, где он, потом кто-то из знакомых случайно встретил его в Бобруйске, в форменной шапке пожарника. Богдан ездил в пожарную команду, где Пантя устроился на первое время каким-то учеником-подметалой, упрашивал сына вернуться, но не помогло никакое упрашивание.