— Да оно… Это самое… — согласился Богдан. — Маеты хватает… От темна до темна.
— Все по колхозным делам?
— А то по каким же?
— Сеять озимые будем?
— А как же?
— Колхозом?
— А как же?
Богдан повернул голову к соседу и уже второй раз подумал о том, что лицо Левона, с белой широкой бородой, стало очень похожим на какого-то давнишнего, хорошо знакомого ему человека, но не мог вспомнить на кого.
— А почему ты об этом спрашиваешь? — добродушно, без каких-либо закавык спросил Богдан. — Ты же будто… это самое… не колхозник?
— Почему не колхозник? — Левон перестал курить, зажал нагретую трубку в кулаке. — Я с самого рождения колхозник, может, даже коммунар, так как у меня никогда никакой собственности не было. Не ходил на работу в колхоз, скажешь? Было кому ходить без меня. А теперь пойду, если надо. Скажи, что надо делать?
— Делай, что делаешь… — посоветовал Богдан, — что делал до этого.
— Знахарить? — Левон тихо, в усы, которые подстриженными краями прикрывали рот, засмеялся и выдохнул из хрипловатых легких последний дым.
— Знаха́рь, если умеешь! — согласился Богдан. — Но ты же у нас доктор, а не знахарь. Лечишь кого можешь.
— Не доктор я, — грустно возразил Левон. — Не доктор и не знахарь. А людям помогаю, так это вот… — Он наклонился с колоды к забору и с узкой, заросшей сорняками промежины достал пучок зверобоя с желтыми увядшими соцветиями и связку корней девясила. — Сегодня нарвал… Помогаю, потому как всякие травы знаю. И слова тоже. Доброе слово лечит человека, если только он верит этому слову. А надо так его сказать, чтоб поверил. И еще у меня… — Левон снова наклонился к забору, запустил руку меж прутьев и вынул оттуда бутылку с муравьями. — Из этого растирание делаю… Помогает каждому, боль снимает, если кости ноют или еще что.
— Доктор, я же и говорю, — подтвердил Богдан. — И аптекарь тоже.
— Аптека моя в лесу, — уточнил Левон. — В лесу и в поле. Так вот что!.. Не ради этой аптеки я позвал тебя. А раз позвал — дело есть, значит. Иди домой, отдохни немного, поужинай, если голодный, а когда хорошо стемнеет, приходи ко мне в хату.
— Чего это ночью? — удивился Богдан.
— Того, что надо, — чуть повысив голос, подтвердил Левон. — И никому не говори, что идешь ко мне! Даже своей там!..
Ковыляя в раздумье по улице, Богдан вдруг вспомнил, на кого похож Левон со своей теперешней бородой, и ему стало даже неловко от такого предположения, — на Николу Чудотворца с иконы, что когда-то висела в отцовской хате в красном углу.
«Зачем он зовет ночью к себе?.. Показать что-то хочет или, может, какое лекарство проверить на чужом нутре?.. Не пойти — нехорошо, человек он не абы какой, всюду его люди знают, отовсюду к нему идут. А теперь так и тем более надо быть ближе один к другому…»
Бычиха улеглась спать на кровати, на которой не так давно разбудила на рассвете сына, но стала почему-то излишне часто зевать и кряхтеть, когда заметила, что Богдан как бы тайком надевает свою каждодневную стеганку.
— Куда это тебя несет? — будто спросонок спросила женщина.
— Да там… это самое… на ферму надо…
— Все ходишь, все ферма… А в хате еду сдобрить нечем!
На улице было темно — и оттого, что уже смерклось, и оттого, что ни в одной хате не горел свет. Привычная, исхоженная тропка вдоль заборов казалась в темноте неровной и слишком твердой. Богдановы кирзачи громко стучали по ней — того и жди, что соседи услышат.
Под дуновением ветра слегка шумели тополя: сначала крайний, что у часовни, а потом и тот, что с аистиным гнездом. Случались перепады, когда не было ветра, но тогда могло показаться, что нет и Арабиновки, а повсюду только чистое, голое поле, без травы, без цветов и вообще без всякой растительности.
Богдан остановился у тополя с аистиным гнездом, хотел послушать, не подают ли голоса аисты. Но до ушей донеслись другие голоса, издалека, с такого места, откуда ночью нельзя было и ждать какого-либо беспокойства: визжали на ферме свиньи.
«Может, это показалось, может, оттого, что уже уши переполнены этим визгом — каждый день приходится его слушать. Но почему же ночью?.. Ночью даже и голодная скотина молчит».
Богдан внимательно прислушался: нет, это не показалось — визг доносился именно с фермы, но не похожий на тот, когда свиней колют. Значит, они просто голодные, не накормлены.