— Открой свои запоры, — сказал Богдан, показывая на калитку. — Зайдем поговорим.
— Я, казется, никого не звал на ноц, — отчужденно сказал Гнеденький, — так, мозет, гостям и там не тесно? — Голос его вздрагивал от растерянности и испуга, но упрямство заставляло стоять на своем.
— Что, долго будем просить? — спросил Клим и пихнул сапогом в среднюю штакетину калитки. Штакетина треснула, и Ромацка обеими руками ухватился за ушко засова.
— Цего стуците? Цего? — закричал он уже больше от бессилия, чем от упрямства. — Я всю улицу подыму!.. Власть!.. Была ваша власть, да вот!..
— Т-тихо! — цыкнул на него Бегун и, зайдя во двор, приблизил свою отросшую бороду, сурово взглянул Ромацке в глаза. — Была наша власть и есть. Советская власть! Запомни! Жеребчик где?
— Какой зеребцик? Цего вы?..
— Показывай, не тяни! — Бегун уцеписто и до боли твердо, как клещами, ухватил Ромацку за руку выше локтя и повел к хлеву. — Не вздумай хитрить с нами! Не выйдет!
Гнеденький сначала метнулся вбок, попытался вырваться, но, почувствовав, да и до этого зная, что силы тут далеко не равные, обмяк и молча затрусил на пальцах, переваливаясь с боку на бок и почему-то боясь наступать на пятки.
— Отпирай! — приказал Бегун, остановившись возле хлева и увидев, что на косяке висит замок.
Жеребца вывели. Он заржал от радости, что его наконец-то освободили из темницы-одиночки. В ночном настороженном спокойствии эхо от ржания понеслось по всей деревне и замерло где-то далеко за околицей.
Серый, в яблоках, жеребец, потомок Ничипоровой рысачки, бодро поднял голову, навострил уши. Видно, он был уверен, что на его зов, хотя и ночной, откликнется все здешнее лошадиное поголовье, как откликаются петухи на первый голос вестника времени. Но никто не отозвался. Только через некоторое время из конюшни, которая была недалеко, донеслось что-то похожее на привет жеребцу — это был слабый, запоздалый голос старой слепой кобылы.
— Разбудите Ничипора! — сказал председатель колхоза Богдану. — Сдайте ему жеребца!
— Так он, может, и не спит, — заметил Хотяновский. — Вряд ли он спит.
— Там меня и подождите! — добавил Клим. — А я… вот сейчас!.. — Он повернулся к Ромацке, который будто бы и покорно, но, по всей вероятности, явно с замаскированной злостью стоял возле хлева. Его белые исподники сами по себе опустились ниже и уже прикрывали приподнятые от земли, видно, сильно натертые пятки, а френчик уже был надет на плечи.
— Вот слушай и запоминай! — уверенно и бескомпромиссно, как часто говорил на собраниях и совещаниях, начал председатель колхоза. — Завтра чтоб все кони этой бригады были в конюшне. Ясно? Все до одного! Не будут — под суд! По законам военного времени!
И когда председатель поворачивался, чтоб идти к калитке, что-то выпуклое на его боку ткнуло Ромацку в полуголый живот. Хоть и под ватником, но твердое и весомое. Понял Гнеденький, что суд будет короткий, если не послушаться этого человека.
«А больсе и некого слусаться. Разве только в Старобин как-нибудь сбегать, — метались в его голове мысли. — Там найти кого-нибудь из новой власти. Но разве добезись?.. Говорят, что какого-то фельдфебеля видели на дороге убитым… Возле Еселевого заезда…»
— И не крути лучше! — пригрозил председатель. — Не хитри! А то накрутишь на свою шею!
В следующую ночь Левон снова ждал Богдана на своей колоде.
— Ты если что, то скажи, что ногу лечишь у меня, — посоветовал Левон, когда они уселись рядом. — Вижу, похрамываешь… Что у тебя с ногой?
— Да так… Ничего… это самое…
— Не тяни, как девка, не к тому будь сказано…
— Ступня что-то покалывает… Как иголку кто туда всадил.
— Зайдем, погляжу, только не сейчас. Немного еще ходить можешь?
— Могу.
— Сиди, отдыхай!.. Еще рановато. — Левон выпрямил спину и оглядел небо, насколько его видно было с колоды: мешал прежде всего тополь над часовней, который выглядел ночью черным и необыкновенно большим, заслонял чуть не половину неба; напротив за забором рос вишенник, днем невзрачный, редкий и запыленный, теперь почти сплошной полосой лег на горизонт; сзади — собственная хата.
И все же старик сказал:
— Должна луна показаться. Вторая четверть… Света от нее мало, а польза есть, так как время показывает… И направление людям. А ты чаще заходи ко мне… Заходи и ни на кого не обращай внимания. Ко мне часто люди приходят. И отовсюду. Война теперь, а все равно приходят… Хата с краю, одна. И ворот своих я никогда не запираю… Даже ночью. Бояться мне некого и прятать нечего. Бывает, что и всю ночь свечка на столике горит… Не жалко мне одной свечки на ночь… Теперь завешиваю окна, когда зажигаю…