— Да, руки надежные, — еле слышно, но уверенно проговорил Богдан.
Неподалеку от часовни Хотяновский несмело, даже о придыханием в голосе от волнения снова обратился к Левону с вопросом, но уже с таким, который не только теперь, но и раньше тревожил и бередил его душу.
— Слушай!.. Скажи мне… это самое… может, слышал или сам знаешь. Мой парень… Клим ничего не говорил о нем? Хотел я спросить тогда у Клима. Да как-то оно… не вышло.
Левон уловил отцовскую надежду, а его тревогу чувствовал и раньше, поэтому начал осторожно, с запинками, чего обычно за ним не водилось: видно, очень старался и душой не покривить и все же хоть немного поддержать, утешить человека.
— Чтоб видеть его мне самому, так не скажу… Не видел. Чтоб слышать о нем, так опять же не скажу… Не слышал. Но думаю, что он может там быть, твой хлопец. Иначе — где ж ему быть?.. Под призыв еще не попадает, молод… Да и не успел… Служить пошел куда?.. Так какая теперь служба?..
Возле сухой колоды из тополя они расстались, и потом Богдан шел по улице один, думая о сыне. «Если он где-то тут, с этими хлопцами, что в лесу, то пускай бы оно так и было… Невелика, правда, слава — гонять свиней по лесу, но для хорошего человека всякая работа не позор. Квасам же, наверно, выдадут потом и одежду по форме, и ружья… Не будут же они все время с хворостинами ходить, другая работа найдется. И прокормить их всех можем колхозами… Пускай там хоть вся молодежь останется… и солдаты, что не успели уйти со своими…»
Ложился старый спать, уже уверенный, что Пантя где-то в партизанах. В истомленной дреме представлял своего сына в настоящей военной форме, со звездочкой на пилотке, которая поблескивала даже ночью… как у красноармейца…
10
Сон был короткий, не было времени спать. Но сон был и сладкий, старому уже и не помнилось, когда так легко дышалось во сне, когда так долго не хотелось раскрывать глаза… Слава богу, тихо во дворе, тихо и на улице… Никто не будит… Воскресенье сегодня, так и поспать можно подольше, хоть и война…
Скрипнула дверь, но не громко… Даже Бычиха тихо ходит, не хочет будить… Что-то поставила возле порога и ступает по хате осторожно, не бухает своими голыми пятками, как молотками. Может, смилостивилась хоть раз — видит же, сколько всяких забот.
Кто-то кашлянул, и опять же тихо, осторожно. Бычиха кашляет иначе… Неужели кто чужой зашел?.. И стоит, молчит, должно быть, ждет, пока хозяин проснется…
А тут веки сделались тяжелыми, будто кто гири к ним подвесил.
Чуть ли не с помощью пальцев Богдан раскрыл один глаз, повернул голову к двери. Никого не увидел, так как из-за печи не вся хата была видна. Потом снова послышались шаги от порога, но не босых ног — значит, не Бычиха. В щели еще сонного глаза, будто в паутине, появились сначала сапоги. Старик поспешно протер глаза: действительно сапоги, показалось даже, будто знакомые. Потом и штаны такие, какие он уже видел…
И вдруг словно хлестнула и по глазам и по сознанию шапка: она будто кричала на голове, отпугивала своей необычайностью, делала чужим и неузнаваемым лицо такого близкого, родного человека.
«Пантя!» — хотелось крикнуть старику и одним порывом смахнуть с себя остатки дремы, вскочить, обнять сына, прижаться к его груди. Но огромный зеленый козырек, надвинутый на глаза, высоченная, заостренная вверху тулья пронизывала душу сомнением и тревогой: может, это какой немец, похожий на Пантю? А еще и белая повязка на рукаве, и на ней что-то написано совсем не по-нашему.
— Может, и вставать пора уже? — сказал «немец», подойдя ближе к полатям, где лежал Богдан. Сказал и усмехнулся. Тогда старик узнал, что у сына только лишь вот эта странная шапка другая, а вся остальная одежда та самая, что была и раньше; пожарницкие штаны, пожарницкая рубашка, даже сумка та самая — вон лежит на лавке.
— Значит, ты?.. — растерянно, с удивлением, но и с радостью спросил Богдан и быстро встал. — Что это у тебя на голове? Сними! Всю душу перевернуло!..
— Хворма такая, — сказал Пантя и как-то отчужденно и незнакомо скривил рот. — А если хворма, то и носить ее надо.
— Даже в своей хате?
— И в хате!.. А как же!
— Что ж ты… это самое… и спать в хворме будешь?
Богдан оделся, всунул ноги в свои кирзовые сапоги. Ступив к ведру, чтоб глотнуть воды и немного освежить лицо, увидел у порога черноватое, с вытертым прикладом оружие.
— А это что за никчема такая?
— Карабин, — коротко ответил Пантя. — А если по-нашему, то просто — винтовка.