Виднеется школа. Я ещё не поняла, но вы уже поняли.
Я открываю дверь, иду по коридору и спускаюсь в подвал.
— Мы не работаем.
Выдаёт себя её голос. Как будто севший, да.
— Оксана Александровна.
— Ой, внуча, ну ты уж испугать умеешь. А прича-то модная какая.
Я посмеиваюсь.
— Да.
— Я тут сама ж на птичьих правах считай.
— В смысле?
— Не работаем мы летом-то.
— Ааа.
— Ага! Но мне тут такое родное всё, не могу дома сидеть, лучше тут уж. Дед на работе всё равно. А ты какими судьбами?
— Да вот год ведь.
— А.
Он серьезная становится, как-то совсем не по-летнему смотрит.
— Да. Поминки будете делать?
Поминки?
— Да, наверное. Мы хотели ещё это… ну, памятник.
— Памятник?
— Ну, надгробие.
— А, да. Вот ведь задал нам задачку. Ну даёт. Ну год, да, уже усадка пошла. Пора ставить.
— Ага. И я, в общем, знаете… ну.
— Ну?
— Хотела у вас совета просить. Там написать надо что-то. Вот не знаю, что и выбрать.
— Да. Задачка.
— Может, вместе вспомним что-то?
— Ты садись, милая, садись. Давай кофейку-чайку принесу, сделаю. Подумаем сейчас. Да, задачка.
Уходит, вся в хлопотах, как в пуху. Приносит какую-то книжку.
— Вот, гляди-ка. Ну, я её давала ему в последний раз.
Знаю. Это Бунин. Стихи. Егор их перестал любить. Но неловко как-то.
— Говорит, понравилось.
— Так и сказал?
— Ага. Мол душу русскую видно. Хотя Бунин-то эмигрант.
— То есть без русской души?
— Ну, скажешь тоже! Это я так. Ты не слушай бабку. Возьми вот, почитай тоже. Может и найдёшь чего.
— Ага. Спасибо вам.
— У тебя-то самой как дела? Вуз-то окончила уже?
— Окончила, да.
— А он, бедненький наш, не окончил.
— Ага.
Не люблю, чтоб называли его бедненьким, больным, страдавшим. Превращали его жизнь в трагедию.
— Надо же, такой молодой, и вот так.
— Да.
Я бы ушла, но чай и её одиночество — две вещи, какие-то сами по себе жалкие, грустные, вызывающие вину. И мы пьём чай в подвальном помещении младшей школы, в котором будто не существует ни лета, ни света, ни лёгкости жизни, а одно запертое в вакуум страдание, разросшееся до наслаждения.
— Спасибо вам. Я пойду.
— Ты заходи.
— Ага. Я, может быть, улечу.
— Куда?
— На родину.
— Вы же земляки ещё, да? Ну, кланяйся там земле от меня. Что его воспитала. Вырастила. Это мы здесь — не уберегли.
Я ухожу, пока она не начинает плакать.
Вообще-то, Егор глупо умер. Это и неважно. Нельзя помнить смерть и меня пугают все, кто так делают, фиксируются на точке умирания как на предмете, забывая о линии жизни и о самом ползунке, то есть о человеке, который эту линию пересекает.
Ладно, да. Я позвоню ей сама.
— Привет.
— Привет, мы тут на даче, Люське очень нравится, ловит мышей. Тебе привет передаёт. Вообще у вас тут круто, так что ты зря, глупая, уехала.
— Всем привет. Давай поговорим о Парщикове.
— Долго же ты готовилась к этому разговору! Даже улетела.
— Ха-ха. Не смешно.
Если бы она знала, зачем это всё.
— А знаешь, что смешно?
— Что?
— Анекдот! Специально для тебя. Почему с метаметафористами очень удобно играть в морской бой?
— Почему?
— Потому что у них сразу минус корабль.
— Ладно, это забавно.
Она начинает читать.
— От мрака я отделился, словно квакнула пакля… сзади город истериков чернел в меловом спазме, было жидкое солнце, пологое море… э-э… пахло вроде. И, возвращаясь в тело, я понял, что Боже спас мя.
— Спасибо.
— За что?
Но я опять не отвечу.
«И, возвращаясь в тело, я понял, что Боже спас мя».
Я рада, что есть, куда возвращаться.
Фотография. Ночь — подходящее время, чтобы сидеть, её выбирать. Сегодня она не придёт, можно дышать и ходить по квартире, я не люблю много ходить, но всё-таки. Придется ведь смотреть на тебя. Часто. Долго.
Некоторые фотографии я делала раз по двадцать, лишь бы тебя, такого как есть, запечатлеть.
Вот ты с сигаретой около моего института. Зачем-то побрился налысо. Ты пообещал:
— Я не улечу. Дождусь тебя.
И очень ждал.
Теперь с этим дебильным дипломом в сейфе где-то у мамы, я думаю, может быть, стоило полететь. И ничего не ждать.
Потому что, в общем-то — кто я теперь без тебя?
Литературный работник. Дипломированный специалист. Никто как таковая по совместительству.
Ты не поступил только потому, что пошёл работать, снимать квартиру, не жить с нами. Ты вечно звал: