Я ничего не хотела брать.
Когда мужчина скажет мне, что я хотела слишком многого, я скажу, что ничего не хотела. Но он не знает слова ничто. Он не понимает, что значит хотеть ничто. Он думает, я хочу что-то, но называю это ничем. Он не знает, что женский язык — прямой. Он не знает меня. Я предлагаюсь ему, и сама становлюсь немного мужчиной. Только так он любит меня.
Кто видел, как стекает по окну капля, знает, что она не ползёт, а просто перескакивает с места на место. Иной раз мне кажется, что капля умеет прыгать, и её прыжки — в длину.
Если капле подрисовать тёмные брови и тёмные глаза, выйдет человек. Потому что человек на семьдесят процентов состоит из воды, а на тридцать — из глаз и бровей. Чтобы морщиться и смотреть, смотреть и морщиться. Это почти всё, что он умеет.
Другого человека зовут, как моего брата. Он встретил меня в аэропорту и потащил багаж. Я по нему скучала. Мне кажется, я скучаю по нему всю жизнь. Я думала о нём в маршрутке и на ней же долетела до родного города, хоть он мне и неродной, забыв про самолёты и пахнущие порошковым горячим шоколадом коридоры аэропорта. В полёте я съела кус-кус с бараниной и уснула, прислонившись к холодному и серому, не похожему ни на женское, ни на мужское. Приятно уткнуться в подмышку небытию. Она — пластик и дрожжи.
Я забываю, что существует ночь, потому что прилетела сюда утром.
Иногда бывает: долго не могу уснуть, начинаю слышать, как через барабанную перепонку сердце отстукивает в подушку свой ход. Как будто дворник посреди ночи ходит по снегу. Как будто метёт.
Но весной этой в Сибири нет снега. Хотя порой здесь наступает внезапный снегопад. Такого снегопада я не видела очень давно: он существует только в воздухе. Так плотно, что сам становится воздухом. Но на земле не оставляет следа.
Мой этот город, наверное, похож на остальные. Он — все незнакомые города сибирской России. Сине-серый, и пустой, и солнечный временами. Я могу идти по нему, как по любому другому такому же.
Вот здесь я родилась. И это ничего не значит, не значит ничего, кроме секундной паузы в сердечном ритме, от которой я спотыкаюсь на обросшей гололедицей площади. И как бы поднимаю глаза. Как бы пытаюсь понять, где конкретно я здесь родилась, из чего я здесь родилась. Рядом с носа ледяного льва капает. Ещё не прозвучал март, а уже капает, и ещё я здесь.
Никто его не разглядывает — март в этом городе. Никто не смотрит, как он рождается. Всю зиму была зима, но хилая, и она надоела. И март — просто последняя слёзка этой сгорбившейся, тощей зимы. Я вижу, как моргают прохожие, чтобы её каплей согнать с глаз. Порой мне кажется, что и я эта капля.
С тёмными бровями и тёмными глазами. Я тот же человек.
Чтобы не заснуть и не проснуться, считаю рюмки в серванте. Потом считаю стаканы. Потом считаю фужеры. Фужеры грязнее всего, а рюмки чище, скоро из них будут пить коньяк.
Другой человек говорил про кедровку, но другой человек уехал, чтобы её привезти. Поэтому пока — будут пить коньяк.
А я буду притворяться. Я буду пить гранатовый сок. Люди тут думают, что у меня малокровие или просто что слабенькая.
Но у меня широкий таз. Это всё оправдывает.
Ещё я шлюха.
Так они не говорят, но они так пишут про меня в воздухе ресницами, когда хлюпают, моргают глазами. Когда смотрят на меня. Смотрят на родинку у меня на правой щеке. И посылают мне воздушный поцелуй. А потом улыбаются. А я улыбаюсь им. Потому что если попробовать произнести «шлюха», то в самом деле получится поцелуй — лёгкий и потому летящий. Попробуйте.
Сначала шепчут на ухо, дышат, прислоняются розовым к шее. Там рождается мягкое [л']. Там рождаются дети-буковки. И дети-человечки. Там родилась я, и там родились вы, и там родились другие. На мягком [л']. После шёпота и перед восторженным тупым вздыханием.
Девочка, которую я целовала в детстве, рассказывает мне про своего жениха. Мы учились целоваться, когда он ходил в восьмой класс. Он старше её на семь лет. Маленькие девочки ещё маленькими начинают учиться любви. Она называет его имя, лаской сокращённое, оно начинается на [л']. Я поздравляю её. Я никогда её не любила, только училась терпеть. Она подсматривала в мои карты и воровала конфеты. Плевалась семечками под мою кровать. Бабушка прятала меня от этой девочки. Та стояла под окнами, прислонялась к поржавевшему забору. Теперь она выходит замуж.
Девочка думает пригласить меня. Девочка говорит со мной, но просто спрашивает словами, стану ли я рассказывать. Помню ли я. Я знаю её язык.
Я ничего не помню.
Она видит и посылает мне поцелуй. Мягкое [л'].
Я не помню ничего плохого.
Дети притворяются, став взрослыми, что не помнят себя детьми. Но почему-то избегают запаха манной каши и холодных яиц с посеревшими желтками. Девочка боится сесть со мной рядом. Девочка видит, что я уже женщина.