А непонятный человек (конечно, человек! Не эльф же с нашей стороны границы мог в камуфляже по кустам ползать) подхватил под уздцы обеих лошадей и бодро зашагал в сторону гор. Я едва успела вещи свои подхватить. И запоздало поинтересовалась:
— Что это сейчас было?
— Разведчик из замка. Или ты думала, что подходы к перевалу вообще никак не охраняются?
— Судя по тому, как мы легко прошли в прошлый раз, так оно и есть.
— Вам просто повезло, — запртестовал Хозяин.
— Или эльфы слишком хорошо знают все места, где могут сидеть наблюдатели.
— Или. В любом случае, это повод лишний раз обсудить фортификацию перевала с местным командиром и Нермором.
— А он‑то тут причём? — ухватилась я за знакомую фамилию. Конечно, Сайон айр Нермор, как глава Восточного совета, был в стране вообще при всем. Но не состыковывать же с ним каждое место для наблюдения.
— Как это причем? — удивился Маллен. — Его же замок.
Почему‑то такое простое объяснение не приходило мне в голову. Хотя информация, наверняка, была общеизвестный. Да и если подумать головой: у представителя одной из древнейших семей Предонии наверняка были владения не только в столице, но и за её пределами. Дома, поля, охотничьи угодья и прочие штуки, привычные для местного средневекового менталитета. И если замок Мулленов располагался возле одного из перевалов Песьего Кряжа, то почему бы родовому гнезду Нерморов не находиться неподалёку от второго. Тем более, что в родословных обеих семей здорово наследии эльфы, а здесь до них было совсем недалеко.
— Так что за лошадьми в замке присмотрят, а мы на обратном пути их заберем.
Я в ответ только кивнула. От разговоров о любом из Нерморов у меня в последнее время предсказуемо портилось настроение, а близость их замка только усиливала это ощущение.
— Неужели тебе настолько не хочется идти пешком? — неверно истолковал хозяин мою грустную физиономии. — А ну, выше нос! Показывай ваши тайные эльфийские тропы. Если и был в Предонии человек, о котором рассказывали больше страшных историй, чем про Муллена, то это, несомненно, был Дамир Чёрный.
Задолго до войны всю его семью вырезали эльфы, после чего мужик ожидаемо проникся к остроухим жгучей ненавистью и добровольно завербовался в армию. Проявил там себя личностью крайне неуживчивой, регулярно ругался с однополчанами и командирами и буквально на все имел свою точку зрения. При этом приказы исполнял безупречно, тут придираться было бесполезно. В итоге Дамира даже повысили, но при этом записали охранять один из горных перевалов — подальше от прежних сослуживцев, поближе к вожделенным эльфам. Там он неожиданно прижился, собрал вокруг себя пачку отборных головорезов с тёмным прошлым и затребовал для своего отряда разрешение носить отдельную форму — не красно — золотую, а красно — чёрную. В знак траура по погибшей родне. За это его Чёрным и прозвали.
На этом более или менее официальная информация заканчивалась, и начинались слухи пополам с домыслами. Фигурировали там и ожерелье из эльфийских ушей, которое Дамир, якобы, носил не снимая, и особые испытания, которым подвергались все желающие вступить в его отряд. А еще говорили, что черная у него не только одежда, но и кожа, и что не берет его никакая магия.
Не знаю уж, что там с магией, но никакого ожерелья из ушей у военного точно не было. По крайней мере, я его не видела. И кожа была вполне обычного для здешних мест цвета, не темнее моей. А короткие всколоченные волосы и вовсе были русыми пополам с сединой.
И даже одежду его сложно было с чистой совестью назвать чёрной. Возможно, когда‑то она такой и была, но сейчас Дамир был одет в серые от пыли штаны, обильно покрытые зелеными травяными разводами. А больше ничего на нём и не было, даже обуви.
В общем, обычный мужик лет сорока. Единственное, что отличало его от остальных — это рост. Не меньше, чем у Кьяло, а то и побольше. Правда, в случае с Дамиром, к двухметровой высоте не прилагалось богатырской комплекции. Местный командир был худой, как жердь. И нависал надо мной, изогнувшись вопросительным знаком, сонный и хмурый.
Наверное, если бы меня среди ночи выдернул из постели начальник внешней стражи, я бы тоже особой радости не испытала. Но хоть раз‑то можно было улыбнуться. Или поздороваться, например.
Но нет, вместо приветствия на меня уставились сверху вниз и уверенно заявили: