Флинн обратил ко мне лицо.
– А знаете, как наш народ называет белого человека? – спросил он.
– Мясо, – предположил я.
– А знаете, как у нас называют благотворительный чек?
– Тоже мясо.
– Принеси-ка сюда стул. Я хочу с тобой поговорить.
Я отыскал стул, на котором сидел до этого, и уселся рядом с Флинном.
– Извини, я был с тобой немного резок, – сказал он. – Но видел бы ты психов, с которыми мне приходится иметь дело. Что будешь пить?
– Пиво, – ответил я.
– Еще четыре пива, – сказал Флинн мальчишке в оранжевой рубашке.
Мальчишка поспешил за пивом.
Флинн наклонился и что-то прошептал на ухо Голди. Она улыбнулась, и он заговорил.
Белые люди, начал он, совершают типичную ошибку, когда полагают, что, раз аборигены – скитальцы, у них не может быть никакой системы землевладения. Это сущий бред. Конечно, аборигены не мыслят свою территорию как сплошной кусок земли, обнесенный заборами; для них это скорее неразрывная сеть, или совокупность цепочек, троп, или сквозных путей.
– У всех наших слов, которыми мы называем страну, – сказал Флинн, – имеется значение «тропа».
Этому есть одно простое объяснение. Бо́льшая часть равнинной Австралии представляет собой засушливую местность, покрытую чахлым кустарником, или пустыню, где дожди выпадают лишь изредка, а за одним тучным годом могут последовать семь тощих лет. В таком климате оставаться на одном месте – самоубийство; чтобы выжить, нужно двигаться. Собственная земля человека определялась так: «место, где я не должен просить». И все же, чтобы чувствовать себя дома в такой местности, нужно точно знать, как ее покинуть. Должно быть по крайней мере четыре «выхода» – пути, которыми можно безопасно воспользоваться в пору беды. Каждому племени – хотело оно того или нет – приходилось налаживать отношения с соседями.
– Например, если у А были фрукты, – объяснял Флинн, – у Б – утки, а у В – разработки охры, то существовали четко определенные правила, регулировавшие обмен этими товарами, а также четко определенные торговые пути.
То, что белые люди называли Обходом, на деле являлось подобием телеграфа и фондовой биржи, позволявшим обмениваться сообщениями в буше людям, которые никогда не видели друг друга и, быть может, даже не подозревали о существовании друг друга.
– Такая торговля, – продолжал Флинн, – не являлась торговлей в том смысле, в каком понимаете ее вы, европейцы. Это не купля-продажа ради выгоды! Наша торговля всегда была симметричным обменом.
У аборигенов бытовало представление о том, что всякое имущество может таить в себе некое зло и способно причинить вред владельцу, поэтому оно должно постоянно пребывать в движении. Добро, служившее товаром, не обязано быть съедобным или полезным. Больше всего людям нравилось обмениваться бесполезными вещами – или такими, какими легко может разжиться каждый: перьями, священными предметами, поясами из человеческих волос.
– Знаю, – прервал его я. – Известны случаи, когда люди обменивались своими пуповинами.
– Я смотрю, вы кое-что читали. Обмен товарами, – продолжил он, – следует рассматривать скорее как некую гигантскую партию наподобие шахматной, в которой доской служит весь континент, а игроками выступают все жители. «Товары» являются знаками людских намерений: торговать, встречаться, устанавливать границы, вступать в родство через брак, петь, танцевать, делиться ресурсами, делиться идеями.
Какая-нибудь раковина могла переходить из рук в руки, перемещаясь от Тиморского моря до Большого Австралийского залива, вдоль дорог, известных с незапамятных времен. Эти дороги непременно проходили мимо источников пресной воды. А источники, в свою очередь, служили обрядовыми центрами, где могли собираться люди из разных племен.
– И устраивать корробори[16], как вы это называете?
– Это вы называете их корробори, а не мы, – возразил он.
– Верно, – кивнул я. – Так вы хотите сказать, что торговые пути всегда шли вдоль Песенных Троп?
– Торговый путь и есть Песенная Тропа, – сказал Флинн. – Потому что главным средством обмена являются не вещи, а именно песни. Обмен вещами – побочное следствие обмена песнями.
До прихода белых людей, продолжал он, ни один человек в Австралии не был безземельным, поскольку каждый наследовал в качестве собственности отрывок песни Предка, а вместе с ним – ту полоску земли, по которой эта песня проходила. Строчки, которыми владел человек, являлись его «документом», подтверждавшим право собственности на территорию. Он мог одалживать эти строчки другим. Мог и сам занимать чужие стихи. Единственное, чего он не мог, – это продать песню или избавиться от нее.