Он заскочил «под колпак». Тут же, на «вышке», часть объема зала была выгорожена тяжелым темным материалом — «колпак», под которым сидел диспетчер посадки. У него был особый, пишущий экран локатора, на котором белой линией была изображена глиссада — идеальная кривая посадки. Сзади и над головой диспетчера был укреплен специальный фотоаппарат, нацеленный на экран. Фотоаппарат снимал с большой выдержкой весь процесс посадки, и на пленке оставались две кривые: глиссада теоретическая и та, которую сумели выдержать пилоты. И еще на пленке отпечатывалось наборное плато: дата, время посадке и номер самолета. Набором этих цифр и занимался сейчас диспетчер: «75410 — 3 апреля — 02 ч. 25 мин»
— Не вышел? — спросил Виталий диспетчера.
Диспетчер глянул на экран и указал на дрожащую у самого края точку. Потом прислушался и сказал:
— Идет.
И в то же мгновение Виталий и сам услышал: идет.
02 часа 24 мин.
Пилотская самолета № 75410
Получив от Невьянцева листок с рекомендациями по запуску двигателя в воздухе, Селезнев выругался: «Что они там — белены объелись? Холодный ведь движок!». Однако, дойдя до последнего пункта — «Запуск отработан в испытательном полете 3.04, в 01.48 в зоне Домодедова», задумался: «Ишь ты, выходит, они там, в Москве, времени зря не теряли — даже испытателей на ноги подняли… Но что тогда делать нам?»
Ему не надо было объяснять, почему запуск рекомендован на высоте восемьсот метров: если вдруг двигатель не запустится, а винт будет в режиме авторотации… «Что такое сорок километров запаса?[28] — размышлял Селезнев. — Пискнуть не успеешь, как посыплешься вниз и будешь сыпаться, согласно инструкции, шестьсот метров. Так что, почему восемьсот — ясно, хоть двести останется в случае чего. Но какая это высота — двести метров?»
И не надо было ему объяснять, почему нельзя запускать двигатель на большей высоте: холодно.
— Осипыч, — нажал он на штурвале кнопку переговорного устройства. — Сколько за бортом?
— Минус двадцать два.
— Ясно.
Они в это время подходили к Артемовскому, и высота у них была две триста. «Две триста и минус двадцать два…» Конечно, он знал, что инструкция разрешает запускать двигатель в воздухе при температуре масла не ниже минус пяти… «Но ведь и там, в Домодедове, надо полагать, испытывали запуск не при минус пяти, а ниже, иначе какого черта было им испытывать?»
— Осипыч! Когда будем на высоте восемьсот метров? То есть меня интересует, сколько времени от этой высоты до посадки?
Геннадий Осипович подсчитал и сообщил:
— Шесть минут сорок секунд.
— Кхм… — прокашлялся Селезнев. — Семь минут… Сгоришь к чертовой матери за эти семь минут без огнетушителей…
Однако кто за него мог оценить, где больший риск: терять высоту из-за обледенения с угрозой «сесть» (сесть, разумеется, в кавычках) где-то между Артемовским и Свердловском или же запустить двигатель с угрозой в третий раз вызвать на самолете пожар? «Поздно, — решил он. — Спасибо вам, испытатели, но мы уж доберемся как-нибудь на двух».
— Прошли Артемовский, — доложил Геннадий Осипович. — Кольцово к посадке готово.
— Кольцово-то готово… — пробурчал командир. Переключил на абонентском щитке рычажок и сказал; — Что у тебя, мать? Пассажиры как? Не паникуют? «Заяц»? Чуть тепленький, говоришь? Ладно, лишь бы не орал… Трапы приготовила? Совсем хорошо, мать. Идем на посадку, марш с «третьим номером» на диван! Пристегнуться!
Переключил рычажок на внутреннюю связь, внутри кабины, и сказал тем же ворчливым тоном:
— Ну что, Осипыч? Куда выведешь? Не забыл, что второго захода нам не положено?
— Мне нужен локатор и радиокомпаса, — сказал Витковский.
— А у меня стекла замерзают! — чуть повысил голос командир. — Или, ты думаешь, я кошка? Как я буду сажать самолет?
Витковский отмолчался. Да и что он мог сказать? Вслепую самолет не посадишь… Но и на «привод»[29] вслепую самолет не выведешь!
Сразу после Артемовского полагается снижение. И хотя они уже давно снизились, командир отдал приказ: «Снижение!». Эта команда автоматически влекла за собой перекличку готовности экипажа.
Перекличка начинается с подтверждения, что пилоты и штурман ознакомлены со схемой захода на посадочную полосу. И хотя они подходили к родному аэродрому, ритуал был соблюден неукоснительно. А Селезнев, принимая доклады экипажа, вслушивался не столько в смысл слов, сколько в интонации.
28
Приборная скорость для Ил-18 при двух работающих двигателях равна 320 километров в час, а критическая, то есть срыва в пике — 280. Таким образом, разница между ними 40 километров в час.