— Кидай кость старику, кидай кость через Хавронью. Она принимала тебя на этот свет, а я стоял близко и слышал твои первые крики.
Сын вздрогнул от последних слов, вскочил на долгие ноги и крепко обнял отца, и отец обнял сына.
Вот и скрипнули старые ворота. «Прощай, батя!» — крикнул сын уже за плетнём. А за плетнём стояла Хавронья и всё видела. Сынок даже забыл зайти в хату, где он родился.
Сродственница Хавронья стала с той поры получать хорошие деньги из Москвы, и старый казак имел верный кус хлеба и пойло, а случаем, крупяную похлёбку. Он жил в своём малом мире, как в осаде, и знал во дворе и хате каждую выемку и бугорок, каждую ворсинку и щель. Большой мир придвинулся к нему вплотную, и малый кут старика уплотнился от такого соседства.
Домовище по давности лет рассохлось, и старик стал слышать откуда-то сверху странные звуки. Оказалось, это ветер на худом горище выл и стонал в щелях гробовых досок. Старый казак взял с гвоздя бандуру и стал подбирать к вою и дикому стону напевный человеческий лад. Так он коротал долгие осенние и зимние вечера. Потом ему наскучило подбирать нужный для души лад, всё равно выходило что-то мрачное и жуткое. Он поднялся на горище и заткнул гробовые щели всяким тряпьём и пучками соломы.
Всё чаще он думал о своей душе, и с каждой такой думкой Бог всё ближе подходил к нему. Старик стал замечать на ощупь, как кто-то смотрит на него через крышу, особенно по ночам. В большое полнолуние он вышел во двор, влез по лестнице на крышу и осторожно шарил по воздуху руками, щупал небо. Может, оно затвердело? На руках он ощущал лёгкую, как пыль, тяжесть лунного света.
Лунный свет напомнил ему о детстве. Давно-давно в ясном детстве он видел по ночам лунное сияние и ощущал на себе этот взгляд через крышу. Он стал припоминать детство, его потянуло в сон, и однажды во сне он увидел своего отца. Тот как раз уезжал на вороном коне воевать на Туретчину, где и сложил свою буйную головушку… Батька, батька! Теперь батька намного моложе своего сына, старого слепого казака. В душе старика заплакало детство и выровняло годы, как положено. Старик захотел проведать отца, а потом умереть. От этой упорной мысли он поначалу тронулся умом, а потом сразу ногами. Он решил идти на Туретчину.
Туретчина лежала в большом мире, далеко за плетнём. Чтобы достичь её в малом куту, старик свернул в уме весь длинный путь от начала до конца, как змея свои кольца. Он стал считать, сколько вёрст до Туретчины, потом сосчитал, сколько шагов в одной версте, и когда сложил всё вместе, то вышло много даже для большого мира. Всё равно, на разум это пустяки, а на деле он храбрый казак. В путь! Он срубил высокую цыбастую палку и двинулся вокруг старой хаты. Повёл счёт сперва шагам, а потом верстам. Сперва малый круг обочь хаты, а потом круги всё шире, шире, вплоть до плетня, от плетня круги опять сужались вплоть до хаты, и опять расширялись, и опять сужались. И стала раскручиваться по этим кругам тайная и стихийная человеческая сила. А в сердце всех кругов стояла главная слепая точка, хата-тьма внутри. Каждую версту он отмечал ножевой зарубкой на двери хаты. И побежали зарубки по двери сверху вниз, сверху вниз. В глазах рябит, когда б глаза видеть могли. На ощупь, под рукой, тоже рябит.
Долго дивилась Хавронья такому хождению с зарубками. Особливо её пугали зарубки. Она насчитала их больше сотни и сбилась со счёта, в слабом уме зарябило. Ясно, как белый день, рехнулся старый хрен. Всё ходит и ходит. Устанет, сядет на землю, и слышно на весь хутор, как дышит, а то растянется на кожухе, рваную шапку под голову, и спит. Прокинется и опять ходит вокруг старой хаты.
Хавронья послала тайную весточку на Москву, мол, Петрович того… Явился сын, увидел выбитый кругами толоконный двор, только кой-где по углам трава зеленеет. К явору приставлена лестница, а на ближнем сухом суку зарубки. Сын оглядел дверь, с обеих сторон она в зарубках, точно в тайных письменах. Зашёл в хату и посветил долгими спичками, разглядывал стол, лавки, скамейки. Все деревянные части хаты зазубрены зарубками. Вышел сын во двор и стал хватать отца за рукав. Отец как раз остановился и сел на передых:
— Кто меня хватал за рукав?
— Я хватал, батька. Я, твой сын Пётр!
— Здорово, сынку… А что Москва? Ладит с турком?
— Да что Москва и турки! Ты скажи, зачем ты всё ходишь и ходишь и что значат эти зарубки?
— Иду в Туретчину. А зарубками считаю, сколько прошёл пути.
— И долго ещё идти тебе?
— Долго… А теперь геть за плетень на грядущий день. Если надобно будет, то кликну.
Сын пытался сказать что-нибудь разумное. А что тут скажешь! Он только спросил: