На наши земли по большей части шел полуголодный сброд, сбившийся в более или менее крупные шайки. Войско Агамемнона втягивало их в себя как, большая капля ртути втягивает капли малые, или наоборот, отторгало, если цари не могли договориться между собой. Некоторые банды лютовали сами по себе, грабя земли южной Вилусы и Мисии. Особенно, по слухам, отличился Ахиллес, разоривший несколько городов Троады и остров Лесбос.
Разные ахейские племена и примкнувшие к ним банды фессалийцев, родосцев и горцев Эпира лезли в земли Вилусы чуть не с ранней весны, и эта война больше походила на переселение целых племен, чем на военную кампанию. Многие отряды шли вместе с женами и детьми, и возвращаться на родину не собирались. Их там никто не ждал.
Отец постарел еще больше, но это проявилось лишь в седине, которая обильно раскрасила его голову и бороду. Он все еще крепок как дуб, а глаза светятся живым огнем. Он не изменился ни в повадках, ни в своих привычках, хоть и стал править немалым куском побережья.
— Вот такие у нас дела, сын, — спокойно ответил Анхис, стукнувшись со мной серебряным кубком. Он переехал в дом покойного брата и взял за себя его жену. Все по обычаю. Женщина и ее дети не должны оставаться без защиты из-за такой мелочи, как смерть мужа и отца.
— Сколько их пришло? — спросил я.
— Тысячи, — коротко ответил Анхис, верхним пределом понимания которого было число дюжина дюжин. — И каждый день приходят все новые. Их куда больше, чем мы можем сдержать.
— Вот почему ты не уехал к Олинфу, — нахмурился я и пригубил вино. — Я так понимаю, ты занят только тем, что отбиваешь наш берег?
— Не только, — покачал головой Анхис. — Сюда отряд за отрядом идут со стороны Трои. Им нужно наше зерно. Кстати, сколько воинов ты привел?
— Семь с небольшим сотен, — ответил я.
— Сколько? — удивился отец.
— Ну кто-то же должен охранять острова в мое отсутствие, — развел я руками. — И мы потеряли около Коринфа два десятка парней. И раненых еще назад отправили. Семь сотен, больше не смог привести.
— Да как ты кормишь такую прорву народа? — не выдержал Анхис, который, не веря, разглядывал меня во все глаза.
— Как все, — пожал я плечами. — Торговлишку кое-какую веду с Египтом, Угарит под свою руку забрал, Наксос, Парос и другие острова помельче. Ах да! В Микенах зерном разжился. Там теперь правит новый ванакс. Эгисф, ты должен его помнить.
— Агамемнон больше не ванакс? — смакуя каждое слово, как будто не расслышав, спросил отец. — Ушам своим не верю. Он немедленно должен узнать об этом.
— Так и было задумано, — усмехнулся я. — Купцы с Лемноса уже знают, я об этом позаботился. А это самый близкий остров к Вилусе. Надеюсь, они совсем скоро разнесут эту весть по всему Великому морю.
— Да, — поморщился Анхис. — Лемнос озолотился на этой войне. Тамошние торговцы скупают у воинов рабов и добычу, а взамен везут еду и вино[23]. В лагере ахейцев день и ночь пьянствуют и обжираются. Они уже всю округу на неделю пути обобрали дочиста. Ни зерна, ни коз, ни баб красивых не осталось. Словно саранча по Вилусе прошла. Если бы не твоя задумка с конными лучниками, нас бы уже давно до нитки ограбили. Хотя мы и так едва держимся.
— Я оставлю войско здесь, отец, — сказал я, — а сам с отрядом конницы схожу к Трое. Осмотрюсь там. Я не хочу потерять всех своих парней из-за глупости царя Париамы и подлости его сынка.
Оказывается, если убрать прочь дурацкие тележки и надеть на коней седла, полсотни колесниц можно легким движением руки превратить в сотню всадников. Правда, в конные лучники пошли в основном парни лет по шестнадцать-семнадцать, сухие и жилистые. Для меня, обросшего твердым мясом мускулов, коня нашли уже с превеликим трудом. Все же мелковаты еще здесь лошадки, им не хватает сочной травы. А чтобы сесть на таких в тяжелом вооружении, даже речи быть не может.
— Элим! Это ты, что ли? — с интересом смотрел я на сводного брата, который командовал этим воинством. Ничего не осталось от голенастого, вечно голодного мальчишки, каким я его запомнил. На меня смотрел гибкий, жилистый юноша с едва начавшим пробиваться пушком на щеках. Он диковато-красив, весь в рабыню-мать. Скамия в молодости была необыкновенно хороша собой, за что и попала в милость к моему отцу.