— Феано ее зовут, — сказал сын царского купца.
Он оказался плотным курчавым пареньком с круглым, как у кота, лицом. Почти физически ощутимая аура богатства окружала этого мальчишку, и он вел себя соответствующе, с легким презрением разглядывая суету порта. Моряки обычно одеты не так нарядно, как он. На их прокопченных солнцем телах из одежды только набедренные повязки и дешевые амулеты. Губы купеческого сына выглядели необычно маленькими на его сытом лице, и казалось, что он их вытягивает трубочкой, как будто хочет свистнуть. Темные, почти черные глаза южанина шарили с любопытством по сторонам, охватывая все вокруг.
— Отец у нее кузнец, — продолжил он, — а мать ахейцы украли, когда маленькая была. Она все мне рассказала. Пошли уже!
— А чего она улыбается? — удивился я. — В рабство же попала.
— Да тут ее хоть накормили, — хмыкнул Рапану. — И пальцем не тронул никто. Отец рассмотрел ее как следует и сказал, что в богатый дом продаст. Вот она и радуется теперь. Они у себя на острове кору с деревьев объели уже.
Мы пробирались через толчею порта, где было необыкновенно людно. У каменных пирсов одновременно качалось на волнах не то три, не то четыре десятка кораблей. Акоэтес, царь нашего Дардана, правую руку отдал бы за такое. У него пошлин почти и нет, все тут оседают.
Корчма в порту — это навес со столами, рядом с которым стоит пышущая жаром печь. Запах свежего хлеба — просто одуряющий, он настойчиво лезет в ноздри, выбивая из меня тягучую слюну. Я ведь и сам не обедал, кусок лепешки съел с утра, и все. Да только заплатить нечем. У меня же ведь и нет ничего.
— Угощаю! — правильно истолковал мое молчание Тимофей. Он размотал браслет из серебряной проволоки, отломил кусок и бросил на стол. — Трое нас. Накорми, почтенный.
— Еще столько же добавь, — покачал головой тощий мужик со спутанными волосами, в хитоне, прожженном искрами в нескольких местах.
— Чего это вдруг? — поднял в удивлении брови Тимофей. — Я честную цену дал.
— Честной ценой это было год назад. Нынче съестное вздорожало сильно, — ответил корчмарь. — На востоке и вовсе голод начался. Вокруг Хаттусы крестьяне бунтуют. У них зерно в счет податей требуют, а его почти нет, зерна этого. Великий царь воинов послал, чтобы они крестьян вразумили, да толку-то! Оттого что десяток смутьянов распяли, ячменя в закромах не прибавилось.
— Откуда знаешь? — вскинулся Тимофей.
— Люди так говорят, — пожал плечами корчмарь. — Я много вижу людей, и многое слышу. Плохие времена наступили! Ох, плохие!
— О как! — неприятно удивился Рапану. — А мы с отцом отсюда в Хаттусу собирались идти.
— Дело ваше, — равнодушно пожал плечами корчмарь. — Говорю же, неспокойно там. Племена каски, что у берега моря живут, тоже шалят. У них даже из колодцев вода ушла. За каждый кусок берега у чахлого ручья режутся без пощады.
Рапану нахмурился и ушел в себя, а корчмарь бросил на стол горячую еще лепешку, а потом поставил три горшочка с чечевичным супом, плошку маслин и три чаши с вином. Тут не спрашивают, чего ты хочешь. Дают — жри. Народ в порту непривередлив.
— Ум-м! — с блаженным видом поднял взгляд к потолку Тимофей.
Он окунул кусок лепешки в вино и отправил ее в рот, а следом хлебнул горячего варева, в котором плавали тонкие нити мяса. Козлятина, не иначе, только эта неубиваемая живность еще находит себе пищу, лазая по скалам и обгрызая жесткие ветки. Мы вот с отцом измучились своих коней пасти, трава горит уже в начале весны. Рапану тоже ел с сосредоточенным видом, да только мыслями он был очень далеко отсюда. Я сунул в рот краюху, смоченную разбавленным вином, кинул вслед пару маслин, взял двумя руками горшок и жадно заглотил ароматную густую жижу. Вкусно-то как! Соли не пожалел корчмарь, трав и чеснока. И даже щепоть муки бросил. В наших краях соли хватает, ее морем с северных гор везут, что за Данубием[3] раскинулись.
Я выхлебал горшочек в несколько глотков, а потом тщательно протер его изнутри куском лепешки, которую отправил в рот вслед за всей остальной снедью. Хорошо! Вся моя жизнь делилась на две половины: когда я был сыт, и когда я был голоден. Сыт как сейчас я бывал не каждый день. Даже меня, близкого родственника царя, коснулись все эти несчастья. Зерна и впрямь становилось все меньше. Кое-где поля и вовсе стояли пустыми, забывая возвращать людям даже то, что те бросали в землю. А уж мясо я точно ел не каждую неделю, только если удавалось подстрелить оленя или кабана на копье взять. Но у нас еще было терпимо. А вот на востоке и юге, корчмарь не врал, дела совсем скверные. Если бы не помощь из Египта, в городах Лукки и Тархунтассы[4] одни волки жили бы. Его величество фараон помог детям своим, прислав корабли с зерном. Я сегодня это в порту слышал. Я страсть до чего любопытный, потому и хожу, развесив уши. В нашей глуши скука и тишина, а новостей так мало, что когда теленок родится, это целый месяц обсуждают.
3
Данубий — Дунай. В позднем Бронзовом веке соль в Средиземноморье активно везли из района Карпат.
4
Лукка и Тархунтасса — государства на юго-востоке и юге Малой Азии. Лукка — самоназвание племени лувийцев, населявших юг и запад полуострова. Позже Лукка стала называться Ликией. В это время там был голод, и цари непрерывно писали Рамсесу III, умоляя прислать зерно. Они называли себя его детьми, что по дипломатическому этикету того времени означало подчиненное положение. Фараон давал зерно сотнями кораблей, и это спасало от голодной смерти целые области.