— Во-первых, ар-го-нав-тов, — изрёк сын Лаэрта, подчёркивая каждый слог, будто бы общался с несмышлёным ребёнком. — А во-вторых, нет, не расскажу.
Ада поймала себя на том, что неотрывно глазеет на мужчину, с которым провела безумно долгую ночь. Девушку страстно потянуло уединиться с Харманом, поговорить об их общей тайне или хотя бы сомкнуть глаза и задремать на этой влажной, жаркой опушке среди танцующих солнечных бликов. Предаться грёзам, полным горячей ласки…
«Или ещё лучше, — размышляла она, разглядывая Хармана из-под ресниц, — скрыться вдвоём в густой чаще и уже не мечтать о любви, а…»
Однако недавний именинник упорно не замечал её нежных взоров, словно без жалости отключил телепатический приёмник, настроенный на волну Ады. Судя по его виду, мужчина ловил каждое слово героя-самозванца.
— Тогда поведай нам о своей туринской войне, — учтиво попросил он Одиссея.
— Троянской, чтоб вам, — нехотя отозвался тот. Но, сделав ещё пару глотков из бурдюка, смягчился: — Ладно, поделюсь одной историей, которую не знают даже ваши бесценные пелёнки.
— Да, пожалуйста, — поддержала его Ханна, придвигаясь ближе.
— Упаси боже от рассказчиков, — проворчала старуха, поднимаясь. Затем Сейви запрятала пакет с остатками обеда в багажный отсек соньера и побрела в лес.
Даэман тревожно посмотрел ей вслед.
— Интересно, здесь и вправду встречаются твари опаснее динозавров? — промолвил он, ни к кому конкретно не обращаясь.
— Сейви не даст себя в обиду, — ответил Харман. — У неё и оружие имеется.
— Да, но если её всё-таки съедят, — собиратель бабочек продолжал коситься на тёмные заросли, — как мы отсюда улетим?
— Тише ты, — зашипела Ханна и коснулась руки Одиссея тонкими загорелыми пальцами. — Мы с удовольствием послушаем историю, которой нет в туринской драме. Прошу тебя.
Ада и Харман согласно закивали, и нахмурившийся было сын Лаэрта наконец сдался. Смахнув крошки с бороды, он неторопливо начал:
— Этих событий не показывали на ваших тряпочках. Да и не покажут. События, о которых пойдёт речь, свершились уже после смерти Гектора и Париса, но раньше деревянного коня.
— А что, Гектор умрёт? — вмешался Даэман.
— Как, Парис погибнет? — спросила Ханна.
— Какого коня? — воскликнула Ада.
Сын Лаэрта закрыл глаза, провёл рукой по седым кудрям и поинтересовался:
— Можно не перебивать?
Все, кроме удалившейся старухи, послушно кивнули.
— Итак, события, о которых пойдёт речь, свершились уже после смерти Гектора и Париса, однако раньше деревянного коня. Как известно, в те дни главным сокровищем Илиона, помимо прочих несметных богатств, являлся божественный железный камень, упавший с небес в день основания города. То, что вы непременно нарекли бы «метеоритом», на самом деле был образ, высеченный самим Зевсом и посланный на землю в знак благоволения к зарождавшейся священной Трое. Видом напоминал он Палладу… Сразу оговорюсь, не Афину-Палладу, как мы зовём нашу богиню, а её подругу юности. Эта самая вторая Паллада (само слово, в зависимости от ударения, может иметь в нашем языке либо женский, либо мужской род, но тут оно ближе всего латинскому virago, что значит могучая дева) нашла погибель в показательной битве с любимицей Зевса. И как раз Ил, отец Лаомедона, который, в свою очередь, стал прародителем Приама, Тифона, Лампа, Клития и Гикетаона, именно он однажды утром обнаружил камень-звезду перед шатром и сразу понял знак свыше.
Палладий, издревле являвшийся источником процветания и мощи города, был трёх локтей в высоту. В правой руке статуя держала копьё, а в левой — веретено и прялку, поэтому многие связывали её с богиней фортуны и смерти. Ил и прочие предки будущих защитников Трои велели изготовить множество поддельных палладиев разной величины, а хранить их столь же надёжно, что и настоящего, ибо все знали, в чём секрет непобедимости Трои. Сами боги явили мне сию тайну во сне, в последние недели осады. Пробудившись, я поделился с Диомедом своей задумкой — наведаться в Трою и вычислить настоящий палладий, чтобы потом, вернувшись, выкрасть небесное сокровище и раз навсегда решить судьбу Трои.
Первым делом я облачился в рубище и приказал слуге обезобразить моё лицо ударами бича. Видите ли, эти илионцы прославились своей мягкотелостью к отребью, дисциплины в домах никакой, распускают прислугу почём зря. В общем, ни в одной почтенной семье не увидишь раба с битой рожей или в лохмотьях. Вот я и надумал: никто и не взглянет на вонючего, замызганного, и главное — окровавленного прохожего, а кто взглянет — отвернётся и гадливо плюнет. Согласитесь, хорош лазутчик, комар носа не подточит!