— Почему ты называешь город то Троей, то Илионом?
Одиссей закатил глаза, поднялся, взял из багажника соньера свой меч и скрылся в чаще.
24
Илион. Индиана. Олимп
Зевс разгневан. Громовержец и раньше бывал не в духе, однако на сей раз он очень, очень, очень, просто ужасно зол.
Верховный отец Олимпийцев буквально влетает в разгромленную палату, дико озирается и, заметив на мокром полу бледное тело дочери, на котором извивается клубок червей, молниеносно разворачивается ко мне. О нет. Шлем Смерти подвёл, как пить дать. Уверен, что Зевс видит сквозь любые магические изобретения Аида — видит меня. Его серый взгляд, леденящий в жилах кровь, задумчиво задерживается на несколько секунд — а затем решительно отворачивается. И Томас Хокенберри, профессор Индианского университета, пару часов как выбравшийся из тёплой постели Елены, остаётся в живых.
Предплечье и нога покрыты жуткими синяками, но главное — кости целы. Затянув потуже спасительный капюшон, осторожно пробираюсь через толпу богов к выходу. Есть лишь одно место, не считая спальни в покоях Париса, куда мне сейчас хочется. И я квитируюсь к подножию Олимпа, в казармы схолиастов.
Привычно шагаю в свою спальню и прямо в действующем Шлеме валюсь на голую кровать. Боже, какой долгий день остался позади. Не говоря уже о ночи. И разумеется, утре. Человек-невидимка забывается мертвецким сном.
Пробуждаюсь от страшных воплей и ударов грома на нижнем этаже. Пулей выскакиваю в коридор. Схолиаст по имени Бликс проносится мимо, едва не сшибает меня, прозрачного, с ног, на ходу объясняя коллеге Кэмпбеллу:
— Это хозяйка! Явилась сюда и всех убивает!
Казармы охвачены огнём. Стоит мне укрыться под лестницей, как рядом пролетает Муза — та самая, наша, Мелета — и мечет в немногих уцелевших зигзаги чистой энергии. Да-да, окаянные молнии, вошедшие в поговорку, но оттого не менее губительные для беззащитной человечьей плоти. Бликсу не спастись. Я ничем не могу помочь ни ему, ни остальным…
Найтенгельзер. Флегматичный схолиаст был мне все эти годы единственным другом. Тяжело задыхаясь, бегу в его комнату. Мрамор исцарапан и покрыт сетью трещин. Деревянные перекрытия обуглились, стекло в окне оплавлено, однако обгоревшего тела нигде нет. Ни в холле, ни в коридорах я не заметил среди гор опалённых трупов никого, кто бы напоминал дородного Найтенгельзера. С третьего этажа доносятся последние вскрики — и всё смолкает, кроме бушующего пламени. Через окно мне видно, как голографические кони галопом уносят Музу вдаль. Благодарение судьбе, ибо я так сильно кашляю от едкого дыма, что хозяйка непременно услыхала бы. Сгибаясь пополам, утирая слёзы, с трудом преодолеваю безумный ужас: нужно чётко вообразить ту самую улочку, где мы с коллегой подкрепились утром. Хватаю квит-медальон, поворачиваю диск и переношусь в Илион.
Схолиаста в забегаловке нет. Нет его и на поле битвы, по крайней мере на излюбленном уступе, откуда открывается отменный вид на троянские рати. Гектор и Парис во главе троянцев успешно преследуют отступающих аргивян. Где же ты, друг? Поразмыслив, квитируюсь в тенистое местечко за греческим тылом — пару раз мы сталкивались там, подле глубоких рвов и частокола.
Так и есть: я обнаруживаю коллегу в обличье Долопа, сына Клития, — через несколько дней, если верить Гомеру, парня ждёт гибель от меча Гектора. Даже не думая менять собственную нелепую наружность, срываю Шлем Аида и предстаю перед товарищем.
— Хокенберри! Ты что…
Бедняга шокирован моей профессиональной небрежностью, а также потрясённым видом окружающих ахейцев. Привлечь к себе внимание — последнее, чего может желать схолиаст… ну разве что быть испепелённым до чёрных головешек. Неизвестно, какая муха укусила нашу мстительную хозяйку, но внутренний голос подсказывает, что моя выходка в лечебнице неким образом причастна к этой Варфоломеевской ночи.
— Уходим отсюда! — ору я сквозь грохот металла, ржание лошадей и оглушительный шум колесниц.
Вокруг клубится пыль, однако мы видим, как греческие ряды подаются под вражеским напором.
— О чём ты? Нынче такой важный день! Парис и Гектор…
— Начхать на твоего Париса! — выкрикиваю на чистом английском.
На том утёсе, откуда мы обычно наблюдали за перипетиями сражений, появляется хозяйка. Она мчит в колеснице, предоставив управление такой же музе, и обшаривает поле брани зорким взглядом усовершенствованной хищницы. Видоизменение — не то чудо, которое спасёт кратковечных схолиастов от гнева богини.