— Окончи ссору теперь же, — приказывает Афина. — Убери клинок, Пелеев сын. Хочешь, брани Агамемнона, крой его на чём свет стоит, но руки не поднимай. Покорись нашей воле. Воистину обещаю — а мне известна твоя судьба и будущее любого из смертных, — что наступит день, когда за это оскорбление тебе воздастся втрое. Попробуй не подчиниться, и ты умрёшь. Лучше повинуйся мне и Гере — и обретёшь блистательную награду.
Мужеубийца корчит сердитую гримасу и вырывает волосы из божественного кулака, однако прячет меч в ножны. Со стороны Ахиллес и дочь Громовержца кажутся посетителями в музее восковых фигур под открытым небом.
— Не мне бороться с вами обеими, богиня, — отвечает прославленный ахеец. — Кратковечный обязан исполнять волю бессмертных, пусть даже сердце разрывается от гнева. Но и боги должны впредь внимать его молитвам.
Афина неуловимо улыбается, исчезает из виду — квитируется обратно на Олимп, — и время возобновляет ход.
Агамемнон заканчивает речь. С клинком в ножнах Пелеев сын выступает на середину опустевшего круга.
— Жалкий пьяница с глазами собаки и сердцем оленя! — вопит мужеубийца. — Что ты за вождь, коль ни разу не вёл народ на битву! Даже в засаде с лучшими из нас не бывал! Недостаёт мужества разорить Илион, так лучше грабить своих, отбирая добычу у каждого, кто скажет слово поперёк! Лишь над презренными ты и «владыка»! Но говорю тебе и клянусь великой клятвой…
Сотни людей вокруг меня дружно ахают. Лучше бы Ахиллес взял и порешил противника, словно бешеного пса, чем бросаться ужасными проклятиями.
— Время придёт, и сыны Ахеи возжелают Пелида, все до последнего! — продолжает герой, и раскаты его голоса над лагерем заставляют встрепенуться даже игроков в кости за сотню ярдов отсюда. — Гектор покосит вас, точно пшеницу! И тогда, Атрид, как ни дрожи ты за свою душонку, спасенья не будет! В тот день ты вырвешь сердце из груди и изгложешь в отчаянии, что предпочёл так обесчестить храбрейшего из ахейцев!
С этими словами Ахиллес поворачивается на прославленной пятке и удаляется во тьму, громко хрустя морской галькой. Красиво ушёл, шут меня дери!
Агамемнон складывает руки на груди и качает головой. Прочие возбуждённо перешёптываются. Нестор делает шаг вперёд, готовясь произнести свою речь под девизом «во-дни-кентавров-мы-держались-вместе». Странно: у Гомера старец увещевает обоих, а на самом деле Пелид только что покинул наш круг. Разумеется, я, будучи опытным схолиастом, замечаю явное отклонение, но мои мысли уже далеко-далеко.
Понимаете, я припомнил зверский взгляд Ахиллеса за миг до того, как богиня дёрнула героя за волосы и вынудила смириться с поражением… И тут в моей голове родился один замысел. Дерзкий, самоубийственный, без сомнения, обречённый на провал и всё же такой прекрасный, что с минуту я почти не мог дышать, словно получил удар в живот.
— Ты в порядке, Биас? — спрашивает Орус, мой сосед.
Я тупо гляжу на него. Кто это? И кто такой Биас? Ах да, ясно. Отрицательно машу головой и выбираюсь из плотной толпы великих убийц.
Галька хрустит и под моими ногами, хоть и не столь героически, как при уходе Ахиллеса. Шагаю к воде и, оказавшись вдали от любопытных глаз, тут же сбрасываю с себя чужую личину. Всякий, кто взглянул бы на меня сейчас, увидел бы средних лет доктора наук, очкарика и так далее, обременённого нелепым одеянием ахейского копьеборца; под шерстью и кусками меха скрываются противоударные доспехи и прочее снаряжение схолиаста.
Передо мной расстилается море чёрного цвета. Винно-чёрного, поправляю я себя, но почему-то даже не улыбаюсь.
Меня не впервые захлёстывает страстное желание употребить свои способности на то, чтобы невидимкой взвиться в последний раз над Илионом с его пылающими факелами и обречёнными жителями, окинуть город прощальным взором и улететь на юго-запад, через Эгейское море цвета чёрного вина, к тем покуда-не-греческим островам и материковой земле. Прописаться бы там под именем Клитемнестры, Пенелопы, Телемаха или Ореста… Профессор Томас Хокенберри с юных лет ладил с детьми и женщинами лучше, чем с сильным полом.
Правда, здешние дамы, да и ребятня тоже, не в пример беспощаднее и кровожаднее любого из взрослых мужей, знакомых мне по прошлой, мирной жизни.
Стало быть, улечу как-нибудь в другой раз. Или нет. Оставим эту затею.
Волны катятся к берегу, одна за одной. Их привычный шум немного утешает.