— Рядом становиться! Рядом становиться с предыдущей!
Ох долго! Подальше — к хвосту — такая же толпа. Тётя Эмма успела рассказать, что живут в деревне, далеко от райцентра. Осень или весна — грязь непролазная. В прошлом году ехали из Каргата на лошадях четыре дня. Телеги вязли по самые оси. Всё безотрадно: болота да камыши, и серое небо над головой.
— Ну да теперь привыкли. Овец пасла. Ну а вы как? Слышала, что в Кочки попали…
— Да. До весны на квартире жили, теперь в землянке. Бабушка совсем плохая. Ждём с минуты на минуту. Может уже умерла…
— И я отца оставила на эту… на Давидкину жену. Мужа и Давида той зимой ещё забрали, а у неё ребёнок — два года. Из-за ребёнка и не взяли. Я уехала, так на ней теперь дитё двухлетнее и наш отец восемьдесят пять лет. А она бестолковая — боюсь, обоих уморит. Ох, помню я маму, как она сидела за столом и грызла сусличью ножку… Эта картина со мной будет до смерти. В тот год онá умерла от голода, теперь, видно, очередь отца.
— Мама тоже это вспоминает. Она же тогда у вас была… Видела. Тоже мучается, что ничем не могла помочь.
— На ней родители твоего отца были. Что она могла?! Так уж, наверно, Бог хотел.
Но наконец, первый военный передал бумаги, по которым читал, второму — тому, кто следил. Тот расписался, подложив планшет. Ага! Первый сдал, второй принял. Их сдали и их приняли.
— По вагонам!
Отъехали в сторону ворота. Полезли в вагоны. Напротив входа — печка-буржуйка. С обеих сторон от неё двухэтажные нары. Занимай места! Где лучше? Рядом с печкой? Зато дверь рядом, а плотно ли заделана? Нет, лучше посередине. Это не Мария решила, а тётя Эмма. Она сохранила умение рассуждать даже сейчас. Она займёт место снизу, а Мария с Эмилией над нею. Все из Паульского будут вместе. Что-то застучало снаружи, заскреблось по вагонной стене: хлоп: упала крышка, закрывавшая окно, хлоп: упала вторая. Будут ехать с комфортом. Даже зимними пейзажами можно любоваться. Если конечно, будет охота…
Вот и двери закрыли.
— И-и-и! — завизжал гудок, и понёсся по соседнему пути поезд, загрохотал сотнею колёс. Мелькают в двух окнах вагоны. Невольно тянутся вверх, чтобы посмотреть. А когда пронёсся, оказалось, что сами уже едут. Куда едут? Пока на запад.
Рассаживаются по занятым местам. Знакомятся:
— Кто из Паульского? — спрашивает тётя Эмма.
Никто не отзывается.
— Из Фишера есть кто-нибудь? — громко спрашивает женщина лет двадцати пяти — двадцати шести.
— Я из Фишер, — отвечает высокая рябая женщина, откинув с головы на плечи шаль.
— А почему я вас не знаю?
— Как твоя фамилия?
— Ирма Шульдайс.
— А, ну я твоих родителей знаю. А ты меня и знать не можешь. Когда я уехала из Фишер, ты была маленькая девочка. Меня зовут Фрида Кёниг.
— Слышала. Родители что-то о вас говорили. А мы вот с сестрой едем, с Эллочкой. Ей ещё восемнадцати нет. Мама сказала: смотри за ней как следует, чтобы не простудилась, не голодала, не надорвалась.
— Не надорваться у нас вряд ли получится, — засмеялась Фрида.
— А из Марксштадта есть?
— Есть…
— Из Филиппсфельда?...
— Из Нидермунжу?....
— А из Москвы есть? — это высокая, статная блондинка в красивом пальто, словно бичом щёлкнула среди птичьего гомона.
Все мгновенно стихли. Не понимают, серьёзно спрашивает или шутит.
— А вы из Москвы? — смотрят, как на чудо.
— Из Москвы.
— Из самой Москвы? А как вас зовут? — восхищается Эмилия.
— Ольга Цицер меня зовут.
— А меня Эмилия. Миля.
— Вот и познакомились, — говорит Фрида. — Давайте-ка печку затопим, да чай вскипятим.
Жарко горят дрова в печке. Стучат колёса. Приспособили на печку ведро с водой. Ждут, когда вскипит. А уже и есть хочется. Не пора обедать? — Раз хочется, то пора.
— Ну-ка, доставай свои кружки! — командует Фрида. — Получай кипяток!
Попили кипятка. Каждому досталось по кружке, но сразу тепло пошло по намёрзшемуся телу. Мария достала кусок хлеба с холодной, вареной в мундире картошиной.